Стоиеновая певичка, или райский ангел
Шрифт:
Но вот поезд прибыл на Токийский вокзал. Там я сделала пересадку и в конце концов добралась до станции Хигаси-Кавагути. Я мчалась по тёмной дороге к дому так, словно оставила на зажжённой плите чайник.
При виде меня прохожие в недоумении оборачивались.
Ну какое им, спрашивается, дело? От досады к глазам подступают слёзы, из-за них свет уличных фонарей расплывается смутными пятнами.
Я бегу только потому, что хочу быть любимой — слепо, беззаветно. И себя я тоже хочу любить — слепо и беззаветно.
Нет, я не дам погибнуть своей душе. Ни
Радея о собственной душе, я только и знаю, что совершать всякие безрассудства.
Ничего не поделаешь — такова уж моя мелодия в этой жизни.
Действие седьмое
МУТНЫЙ ОСАДОК СНОВ
Представляешь, Ринка, оказывается, большой дебют Кэндзиро уже не за горами. Говорят, на той неделе его будут показывать по телеку.
— Да ты что? Не может быть! Неужели это правда, Кахо?
В первом этаже нашего дома в Хигаси-Кавагути помещается супермаркет. Приходя сюда за покупками, я часто встречаю Кахо.
После того как от неё сбежал Кэндзиро, она, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой, перебралась в наш дом и теперь живёт в квартире над нами. Она уже больше не работает в сфере интимных услуг и преисполнена решимости вернуться на стезю пения. Однако выступать ей пока что негде, и она начала потихоньку проедать деньги, отложенные на свой дебют. Конечно, это тяжело — остаться одной, и я вполне разделяю её мысль о том, что друзья должны поддерживать друг друга в беде.
И всё же, как ни стыдно в этом сознаться, в последнее время Кахо внушает мне жуткую неприязнь. Я уже даже не помню, с чего всё началось. Но виновата во всём она. После разрыва с Кэндзиро Кахо изменилась до неузнаваемости. Порой с её толстых губ слетают такие высказывания, что впору затыкать уши. Как-то она меня попросила:
— Послушай, ты не могла бы принести парочку своих аранжировок? Я хочу с тобой проконсультироваться.
Естественно, я сразу сбегала за нотами. Она тут же подхватила их и помчалась к установленному в магазине копировальному аппарату.
— По… погоди! Ты куда?
— А что такого? Я хотела, чтобы ты продиктовала мне слова нескольких песен, так, чем писать, я лучше сниму для себя копии.
— Вот оно что!
Я сразу всё поняла.
Слова песен, которые она якобы хотела переписать под мою диктовку, — всего лишь предлог. На самом деле ей нужны мои аранжировки.
— Стой! — крикнула я и схватила её за руку.
Вокруг нас мигом собрались любопытные кумушки-покупательницы. Я отпустила руку Кахо.
— Как прикажешь всё это понимать? — спросила я, изо всех сил стукнув ладонями по татами.
Передо мной лежала стопка моих нотных записей. Я привела Кахо к себе в квартиру, где мы могли спокойно поговорить. Пора наконец с ней объясниться.
— Так ведь если бы я тебя по-честному попросила, ты бы не сделала для меня копий. Поэтому… Знаешь, мне тоже несладко приходится. Жить-то на что-то надо.
— В таком случае ты — воровка!
Аранжировка стоит больших денег, и для исполнителя без имени эта сумма оказывается
Тем не менее существуют горе-исполнители, которые предпочитают пользоваться чужими нотами, а сэкономленные таким образом средства тратят на сценические наряды. Ориентируясь на этих плутов, иные алчные оркестранты самочинно снимают копии с нот, принадлежащих тому или иному певцу, и потом за небольшую мзду загоняют их другим исполнителям. Такая практика получила широкое распространение, поэтому неудивительно, что в глазах публики все безвестные певцы выглядят проходимцами.
— Но ведь все эти нотные записи достались тебе бесплатно. Не думай, Ринка, я всё знаю. Про старого развратника, который к тебе неровно дышит и поэтому ничего с тебя не берёт, хотя другие платят ему, как миленькие. Пользуясь этим, ты нахапала у него аранжировок почти на миллион иен, разве не так?
Желая припереть меня к стенке, Кахо не стеснялась в словах. Да, действительно, аранжировки достались мне даром. И композитор Тэруо Хикари даёт мне уроки вокала бесплатно. Но любовная связь тут вовсе ни при чём. Между людьми могут существовать и иные отношения, например духовная близость. Впрочем, объяснять такие сложные вещи теперешней Кахо бесполезно — она всё равно не поймёт.
Изо всех сил стараясь приглушить в себе неприязнь к распоясавшейся Кахо, я говорила с ней спокойным тоном, но слёзы досады против воли катились по моему бесстрастному лицу.
— Хорошо, предположим, всё, о чём ты говоришь, — правда. Но тебе-то самой не стыдно снимать копию с нот, которые, как ты с презрением утверждаешь, достались мне нечестным путём?
— Уж кому-кому, а не тебе меня упрекать! — огрызнулась Кахо.
— Да и вообще, зачем тебе мои ноты? Ведь я пою только энка. Ну, получишь ты эти аранжировки, а дальше-то что?
— С энка легче найти работу. В оздоровительных центрах джазовой певице делать нечего. Эти песенки мне нужны только для заработка, а джазом я буду заниматься параллельно. Настоящее искусство должно оставаться свободным от всякой меркантильности. А чтобы петь энка, мне вполне достаточно твоих копий.
— Но ведь это — надругательство над музыкой!
— Какое ещё надругательство? Я же говорила: ради джаза мне умереть не жалко. Что, скажешь, не говорила?
— Это — твоё дело. Можешь хоть удавиться со своим джазом. Но зачем же превращать энка в орудие для достижения корыстных целей?
— Ты уж извини, Ринка, но меня с души воротит от твоих энка.
— Скажите, пожалуйста! А вот для меня в музыке не существует нелюбимых жанров. Есть только отдельные нелюбимые произведения. И вообще, Кахо, знаешь, кто ты такая? Жалкая зелёная гусеница! Слабаки вроде тебя не способны сохранить свою человеческую суть. Всё, с меня довольно. Я не желаю тебя больше знать. Нашей дружбе конец!