Столица для поводыря
Шрифт:
А еще я вдруг открыл для себя, какой длинной оказалась народная память. Моему Герасику было всего четыре годика, когда Михаил Михайлович Сперанский умер от простуды. Гениальный, поистине великий человек! Реформатор, преобразовавший систему управления страной в нечто вполне логичное и способное работать. Систематизировавший Свод законов империи. Превративший не поддающееся счету количество всевозможных указов, манифестов и уложений, накопившиеся в подвалах архивов, в несколько четко структурированных, доступно написанных томов. Один из организаторов императорского училища правоведения и воспитатель цесаревича Александра Николаевича.
Бытовали
Двадцать пять лет прошло с тех пор, как сановник, жизненный путь которого изучали все молодые «чижики-пыжики» – студенты училища правоведения, ушел из жизни. А в народе память о нем все еще была жива. Больше того! Нашелся прирожденный аналитик, сумевший найти аналогию между карьерой знаменитого на всю Европу деятеля с моей карьерой. Припомнил о сибирском периоде жизни Михаила Михайловича. О его службе на посту генерал-губернатора в Тобольске.
Давным-давно, задолго до рождения Германа Лерхе, молодой чиновник Сперанский за четыре с половиной года сделал головокружительную карьеру – от никому не известного домашнего секретаря князя Куракина до действительного статского советника. И вновь наблюдательный народ стал сравнивать это со стремительным взлетом Германа Густавовича Лерхе, в 1855 году поступившего в личную канцелярию великой княгини Елены Павловны титулярным советником, а спустя девять лет отправившегося начальствовать в Сибирь опять-таки действительным статским советником, как и Михаил Михайлович.
И жил-то великий реформатор в последние годы так же, как и Гера, на набережной Фонтанки, в доходном доме Лыткиных. И пик волны крестьянских переселений за Урал при Сперанском был…
В общем, народ крестился и шептал, что «дух старого графа не иначе как в молодого Лерхе вселился». И «вот призовет томского губернатора к себе государь да обнимет, так вы все увидите!».
Не знаю, что именно все должны увидеть, но «призыва» я пока не слышал. Съездил к Якобсонам, но никого, кроме слуг, там не застал. Написал записку с просьбой перевести мое письмо на датский и уехал домой. А там получил в руки коротенькое сообщение от дяди Карла о том, что он ныне в казенном доме на Малой Садовой, в Министерстве юстиции. Что уложение о принятии и оставлении иностранцами русского подданства, оказывается, уже существует и мне желательно бы самому «тоже изволить полюбопытствовать».
Хорошо лошадей еще не успели распрячь. Я вернулся в карету и отправился в ведомство господина тайного советника Дмитрия Николаевича Замятнина. Только чтобы убедиться в том, что есть в Отечестве люди и поумнее меня.
В начале февраля 1864 года, когда мой Герочка, открыв рот, слушал рассказы старшего брата о прошлогодней кампании и о походе к Борохудзиру, в столице император утвердил подготовленный министром иностранных дел князем Горчаковым законопроект. Отныне право иностранцев, невзирая на национальность, пересекать границу империи и свободно,
И этот же самый закон ограничивал свободу доступа в русское подданство. Князь Горчаков выделил три способа приобретения имперского гражданства. «Всякое лицо, происшедшее от русского подданного, независимо от места рождения считается подданным России до тех пор, пока не будет в установленном законом порядке уволено из русского подданства» – это первое, по праву рождения. Теперь инородцы – эстонцы, латыши, латгальцы, финны, шведы, киргизы, калмыки, башкиры, народы Сибири, Средней Азии и Кавказа – стали полными подданными царя. За ними все еще закреплялись особенные права и обязанности «вследствие происхождения и образа жизни». И все равно – эта статья уложения прямо декларировала равенство всех народов империи перед законом. Тихая, незаметная, но невероятно важная реформа!
Можно было получить или сохранить подданство вступлением в брак. Теперь иностранки, вступившие в брак с русскими подданными, а также жены иностранцев, принявших русское подданство, становились подданными России и не теряли его после смерти супруга. Эмансипация на марше! Ни один законодательный акт прежде не отделял супругу подданного от ее мужа. Еще одна тихая реформа – женщины России стали субъектом права, самостоятельной, относительно государства, величиной. Фактически статьей горчаковского закона объявлялось равенство полов в империи.
И наконец, самая интересная для нас с дядей Карлом статья нового закона за номером 1538 гласила: «…для принятия иностранца в русское подданство требуется предварительное его водворение в пределах империи». Иностранец, желавший водвориться, то есть проживать в Российской империи, должен был обратиться с прошением об этом к губернатору той местности, что его, этого иностранца, привлекла. В документе необходимо указать вид деятельности, которым он занимался на родине, и чем намерен заниматься в России. Прошение регистрировалось и хранилось в канцелярии губернатора, а иностранцу выдавалось свидетельство о водворении. С этого момента исчислялся срок проживания в Российской империи. Форма прошения «О водворении в пределах империи» также регламентировалась законодателем. А свидетельство даже облагалось гербовым сбором!
После пятилетнего проживания в стране иностранец мог просить о принятии в русское подданство. При наличии у иностранца особых заслуг перед Россией – достижений в науке, искусстве или инвестировании значительного капитала в общеполезные русские предприятия – этот срок мог быть значительно сокращен с разрешения министра внутренних дел.
Вот конфуз бы вышел, если бы мы с Карлом Васильевичем с нашим прожектом в канцелярию государя сунулись. Вот смеху-то было бы. Слава богу, дядя с его немецкой дотошностью решил прежде навести справки…
В общем, после краткой консультации с сотрудниками Минюста решили переслать в русское консульство в Копенгагене несколько тысяч специально отпечатанных, составленных на двух языках бланков прошений. Срок водворения будет исчисляться с момента пересечения переселенцами границы, а гербовый сбор в томское казначейство – оплачен из средств, выделяемых принцем Ольденбургским. Преград для датского «исхода» в Сибирь, за исключением, конечно, колоссальных, по европейским меркам, расстояний, больше нет.