Столичная красота против сибирского Валенка
Шрифт:
Родственники засиделись с утра и почти до ночи. Я и сама не поняла, как так быстро пролетел день. Макс сам вызвался отвезти бабушку с дедушкой до дома. Оказывается, дедушка совсем недавно продал машину, потому что боится ее водить из-за появившихся возрастных сюрпризов.
Перед уходом бабушка мне шепнула, что Макс парень серьезный и он ей нравится. Почему-то эта незначительная фраза оказалась настолько для меня важной, что я вспоминала ее вплоть до возвращения Макса.
Вернулся он позднее, чем рассчитывал, сказав, что был вынужден заехать еще в одно место. Я дождалась его уже за полночь, на чистом упрямстве, широко зевая. Когда он снял верхнюю одежду
Глава 10
10.1 После поцелуя
Макс
Черт… тысячу раз слети система и лучше в моем мозгу, чтобы забыть, каким я был слепым!!! Валя по своей сути добрый и открытый человек. Как мне с моим опытом общения было догадаться, что она умудрилась в меня влюбится!?
На работе за способность решить любую задачу, меня уже много лет подряд называют «Мозг», но похоже, вся моя гениальность сводится к пониманию программного кода, где все предельно просто и понятно.
Но, люди… с ними сложнее. Здесь нет только двух вариантов: «Да» и «Нет». Человек может говорить тебе: «Да», но на деле это означает очередную ложь: «Нет», это не считая миллионов веток: «иначе», в которых даже разбираться желания не возникает.
Пусть живут себе, продолжая лицемерить и врать, улыбаясь друг другу в лицо. Пусть издеваются друг над другом за закрытой дверью, делая на публику вид, что они святые и благодетели для обездоленных. Я слишком хорошо прочувствовал на себе суровую реальность. Мне не нужен их мир, я построил собственный.
Я давно для себя определил, что по-настоящему зрелый человек не нуждается в ком-либо еще. Он сам по себе устойчивое целое. Только слабые ищут поддержку и пытаются опереться на столь же ненадежные опоры как они сами. Чаще всего одна из опор надламывается, утягивая за собой другую.
Люди с упоением рушат друг другу жизни, упиваются даже малейшей властью над теми, кто от них зависим. Я в этом не участвую.
Я давно отказался от людей, Сергей не в счет. Он ворвался в мою жизнь еще в детстве и до сих пор упирается, не желая из нее выходить, даже несмотря на то, что все это время наше общение я старался сводить к минимуму. Даже ему я никогда не мог до конца доверится, хотя он всегда казался искренним в общении со мной. Все потому, что я всегда видел его обратную, — лицемерную сторону, в общении с теми же сверстниками. Он тоже часто врал или улыбался тем, кто ему неприятен.
Тем не менее Сергей вернул меня в мир, который я помнил из раннего детства: семья, забота, благополучие и, как следствие, собственная комната и сытый желудок. Только теперь все воспринималось иначе, я слишком хорошо помнил, что этот мир представлял из себя на самом деле.
Я никогда не забуду то, как моя любимая, самая заботливая и приветливая тетя, сняла с себя маску после похорон родителей, то, как она воспользовалась тем, что я не мог, не хотел, ни с кем разговаривать, не смел улыбаться, считая себя виноватым в том, что эгоистично выжил.
Никого в мире для меня не стало противней, чем эта женщина, которая говорила жестокие, так глубоко ранящие слова про меня, про моих родителей, с каждым днем отодвигая все дальше границу дозволенного и уже открыто получая удовольствие от издевательств надо мной. Я как мог, сторонился ее и окружающих людей, а она воспользовалась этим и затаскала меня по врачам, поставив мне выгодный для себя диагноз — аутизм, получив полное право распоряжаться всеми деньгами моих родителей даже после моего совершеннолетия.
10.2 Сам по себе
Детский дом. Сначала обычный, потом для детей с отклонениями, новые издевательства над молчаливым, сторонящимся всех и каждого, ребенком. Жестокость шла не только от детей. Когда ты не разговариваешь, тебя по определению считают еще слепым, глухим и тупым, и, тогда ты узнаешь многое из того, что предпочитал бы не знать.
Из детского дома я хотя бы мог периодически сбегать и находиться в долгожданном одиночестве и тишине. Для меня самыми ценными моментами были те, когда меня никто не трогал. Я нашел свое спасение в книгах, хотя и их считал откровенной ложью, но, с другой стороны, авторы не скрывают, что пишут вымысел — успокоил я свое негодование в тот момент.
В какой-то момент я понял, что нужно становиться сильнее. Я начал работать над собой, насколько это было возможно в моих условиях, драться, и меня стали боятся и просто сторонились, принося долгожданное спокойствие.
В день первой встречи с Сергеем я уже не был слабым мальчишкой. Я был сильным, никто не мог прочитать мои эмоции и даже вызвать их. Я уже стремился к поставленной цели стать тем, кто сможет завесить только от себя. Тем большим было мое удивление, когда я испугался за жизнь этого несмышленого мальчонки, настолько, что под влиянием эмоций заговорил и тут же об этом пожалел, посчитав слова проявлением слабости. На самом деле я всегда мог говорить, но сначала не хотел, а потом для меня это стало нормой.
Я долго не верил людям, взявшим меня в семью, но постепенно свыкся с их присутствием в моей жизни, в то же время не позволяя им в нее вмешиваться. Всем, кроме Сережки. Его сумасшедшие обнимашки каждый раз как он меня видел, выводили меня из себя и бесили тем, что я ловил себя на том, что они мне приятны.
В остальном я был сам по себе. Родители Сергея ни на чем не настаивали, просто были рядом и, в конце концов, я начал относиться к ним иначе. Впервые за долгое время в моей душе появилась благодарность и уважение к кому-то из взрослых, хотя я сам тогда уже считал себя взрослым и зарабатывал свои первые деньги. Но я благодарен и никогда не забуду данную этими людьми мне возможность учиться там, где пожелаю.
Всем на удивление я выбрал Европу. Это привело всех домашних в шок. Им было сложно представить необщительного меня, одного в другой стране, но нужно отдать им должное, они приняли мое решение. Даже Сережа лишь уточнил действительно ли я этого хочу, а получив мой утвердительный ответ, поддержал.
На счет платы за обучение совесть меня не мучила, так как в качестве опекунов родители Сережи получили и остатки моего наследства.
Самое удивительное в университете меня воспринимали иначе. Многие видели во мне то, чего нет, фантазировали, что я молчаливый богач, старались со мной подружиться. Я знал, что хотя бы для того чтобы работать, мне нужно пытаться общаться. Здесь настрой однокурсников, менталитет и даже моя молчаливость сыграли мне на руку. Все происходило, само собой. Студенческая жизнь мне помогала. Я по-прежнему стремился стать сильней и осваивал новые виды единоборств, и даже здесь не забросил единственное занятие, которое мне нравилось — плаванье. Теперь меня уважали, к моим словам прислушивались и не просто так. В учебе я был лучшим и с этим тоже считались.