Столик у оркестра (сборник)
Шрифт:
На этот раз мы пробыли вместе дольше, чем обычно, потому что ехали в одном пригородном поезде. Я случайно вошел в его купе и не спел выскочить незамеченным. Вот он и одарил меня удивленным взглядом, словно никак не мог взять в толк, как мне удалось попасть в столь хорошую компанию.
— Привет, привет, мой юный друг. Это ты?
Я отпираться не стал.
Он кивнул, словно подтверждая мои слова, помолчал, давая себе время окончательно уяснить, кто я такой. Затем спросил, довелось ли мне в последнее время встретить нашу милую крошку.
— Марцию? — холодно
— Кого же еще?
Я ответил, что сравнительно недавно виделся с ней.
— Ты слышал, что натворила наша глупышка? Нет, ты, конечно, ничего не знаешь.
— А что такое-?
— Она оставила в поезде сумочку, вместе с двадцатью фунтами.
— О Господи!
— И, разумеется, со всем содержимым. Но особенно опечалила бедняжку пропажа портсигара.
— Портсигара.
— Чудная вещица. Платина и золото. Но самое печальное заключается в том, что это подарок Хью.
Я уже хотел спросить, кто такой Хью, потому что никогда о нем не слышал, но счел подобный вопрос бестактным. Впрочем, и без вопроса Мэддокс объяснил, что к чему.
— Марция собиралась за него замуж, они даже обручились. Ты его не застал, ты же знаком с Марцией лишь один год.
— Два года, — сухо поправил я.
— Бедняжка, какую она пережила трагедию. Хью был летчиком и они хотели пожениться, как только его переведут в аэродромную службу. И вот при возвращении из последнего рейда его самолет сбивают над Северным морем. Портсигар — это все, что осталось от него у Марции. Хью намеревался написать завещание, он был богат, но, как всякий юный дурак откладывал все на потом. Да, Марции крепко не повезло.
— Не повезло, — согласился я. — Я, конечно, видел у нее портсигар, но она никогда не говорила мне о Хью. Вероятно, ей тяжело об этом вспоминать.
— Это точно. Мне, естественно, она говорила… но тут совсем другое дело.
— Само собой. Сумочку ей уже не вернут?
— Скорее всего, нет, тем более с содержимым. Конечно, можно подарить ей новый портсигар, но… — Мэддокс пожал плечами. — Заменит ли он портсигар Хью?
Я видел, что ему хочется, чтобы я восхитился его деликатностью, поэтому, покачав головой, ответил:
— Слишком дорого по нынешним временам, учитывая налог с продаж.
— Деньги тут не причем, — ледяным голосом отчеканил он напоследок, уже решив перейти в другое купе. — Я определенно подарю ей портсигар на Рождество, но дело-то не в этом.
— Я понимаю, о чем вы, — поспешно заверил его я. — Разумеется, вы абсолютно правы. Абсолютно.
Мои слова его успокоили, и он вновь почувствовал, что может мне доверять. Приятно, конечно, восхищаться самим собой, но ему очень хотелось, чтобы им восхищались и другие.
— И в то же время я понимал, что надо что-то предпринимать, — продолжил он. — Причем немедленно. Бедняжка так плакала. Естественная реакция. И я купил ей новую сумочку. Кажется, оставленная в поезде была у нее единственной. Другую ей даже пришлось одалживать у матери. К тому же она лишилась двадцати фунтов, а до конца следующего квартала еще далеко. И я посчитал себя обязанным хоть как-то скрасить ее горе.
— Вы
— Это точно. О цвете я, конечно, спросил. Естественно, она хотела сумочку того же цвета, — он хохотнул, весьма довольный собой. — Но сделал это очень тактично, и она не могла подумать о том, что я навожу справки.
— Убежден, что не могла. Для нее это будет потрясающий сюрприз. Какого цвета у нее была сумочка? Мне помнится, черная, но, к своему стыду, я не обращаю внимания на такие вот мелочи.
Мэддокс покачал головой, снисходительно улыбаясь.
— Нет, нет, не черная. Я в этом уверен. Зеленая. Как только она сказала мне, я сам все вспомнил. Она всегда ходила с зеленой сумочкой…
Пару дней спустя, так уж сложилось, я сидел в курительной комнате моего клуба, когда туда вошел молодой Харгривс. С застенчивой улыбкой и извинениями он перегнулся через меня, чтобы дернуть за шнур звонка.
— Я только что звонил, — сказал я. — Лучше выпейте со мной.
— С удовольствием, — он улыбнулся, но тут же добавил. — Послушайте, вы очень любезны, я выпью хереса, но позвольте заказать мне, — тут появилась официантка. — Что вы будете пить?
Я остановил его взмахом руки и твердо заявил девушке:
— Два больших бокала хереса и запишите их на мой счет, — когда она вышла, повернулся к Харгривсу. — Я первым пригласил вас, так что деваться вам некуда.
— О, премного благодарен.
Харгривс очень молод, во всяком случае, по моим меркам. Его только что приняли в клуб, а я на десять лет старше и в членах клуба хожу уже двенадцать лет. Поэтому в разговорах с ним чувствую себя бывалым ветераном. Как и многие молодые люди наших дней, он попал в армию прямо со школьной скамьи. После демобилизации поступил в Кэмбридж, чтобы за двенадцать суматошных месяцев освоить программу трех лет, отведенных на получение диплома. Затем ему предоставили возможность самостоятельно зарабатывать на жизнь. Харгривсу повезло больше других, он начал работать в семейной фирме, его ждало немалое наследство (я узнал об этом у секретаря клуба) поэтому жалеть его нет нужды. Но, как и у большинства нынешней молодежи, в нем причудливо сочетались немалый жизненный опыт и простодушие. Он повидал полмира, сталкивался с уроженцами разных стран, попадал в передряги, о которых мы в его возрасте даже не подозревали. И тем не менее, в повседневной жизни он оставался наивным школьником.
Мы потягивали херес и обсуждали погоду. Разговор катился к естественному завершению. Он вытащил портсигар и предложил мне сигарету. Я обратил его внимание на мою трубку.
— О, извините, — он закурил. Сигарета определенно придала ему уверенности и он продолжил. — Видите ли, я хочу спросить вас кое- о чем.
— Я к вашим услугам.
— Я еще плохо ориентируюсь в Лондоне, то есть не знаю, что тут самое лучшее. Где, например, продаются лучшие сумки?
— Какие сумки? Несессеры?