Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность
Шрифт:
Кашмир при догранских правителях жестоко пострадал. После развала государства Моголов была вновь введена барщина, и крестьяне снова получили статус крепостных. Невероятная история, которую в 1930-е годы рассказали кашмирские интеллектуалы, чтобы привлечь внимание к положению крестьян, связана с покупкой махараджей «кадиллака». Когда его величество приехал на этой машине в Пехалгам, восхищенные крестьяне окружили автомобиль и усыпали его капот свежей травой. Махараджа соизволил заметить их присутствие и даже разрешил потрогать автомобиль. Некоторые крестьяне начали плакать. «Почему вы плачете?» — спросил их правитель. «Мы расстроились, — ответил один из плачущих, — потому что ваше новое животное отказывается есть траву».
XX век, добравшись в конце концов
Кашмирские рабочие в первый раз вышли на забастовку весной 1924 года. Пять тысяч рабочих государственной шелковой фабрики потребовали повышения зарплаты и увольнения нечестного клерка. Руководство согласилось на небольшое повышение, однако арестовало лидеров протестующих. Тогда рабочие продолжили забастовку. При поддержке британского представителя одурманенный опиумом махараджа Пратап Сингх ввел войска. Рабочие-пикетчики были жестоко избиты, предполагаемые зачинщики забастовки уволены с «волчьим билетом», а главный организатор акции посажен в тюрьму и замучен до смерти.
Через несколько месяцев группа ультраконсервативной мусульманской знати в Шринагаре послала вице-королю Индии, лорду Ридингу, меморандум с протестом против жестоких репрессий:
«Были присланы войска, и бедные, беспомощные, невооруженные и миролюбивые труженики были подвергнуты самому негуманному обращению, на них нападали со штыками, пиками и другим оружием… Мусульмане Кашмира сегодня находятся в жалком положении. Их образованием прискорбно пренебрегают. Хотя они составляют 96 % населения региона, уровень их грамотности составляет всего 0,8 %… До сих пор мы терпеливо сносили равнодушие государства к нашим горестям и нашим требованиям и его произвол по отношению к нашим правам, но наше терпение и покорность имеют пределы».
Вице-король направил эту петицию махарадже, который разгневался. Ему нужна была «попытка подстрекательства к бунту», но у британской администрации не было оснований для репрессий. Поэтому, чтобы бросить махарадже кость, было приказано немедленно депортировать организатора петиции Саададдина Шавла. Ничего не изменилось, даже когда несколько лет спустя махараджа умер, и его заменил племянник, Хари Сингх. Новый, назначенный с одобрения британцев главный министр Кашмира, Альбион Баннерджи, нашел ситуацию нетерпимой. Расстроенный своей неспособностью провести, даже простейшие реформы, он ушел в отставку. «Мусульманское население, составляющее большинство, — заявил он, — абсолютно неграмотно, страдает от бедности и очень плохих экономических условий жизни, особенно в деревнях; им управляют фактически как бессловесным скотом».
В апреле 1931 года полиция вошла в мечеть в Джамму и прервала пятничную хутбу, которая следует за молитвами. Шеф полиции объявил, что ссылки в Коране на Моисея и фараона, которые процитировал проповедник, равносильны подстрекательству к бунту. Это была исключительная глупость, которая неизбежно привела к новой волне протестов. В июне самый большой митинг, который когда-либо видели в Шринагаре, при шумном одобрении народа выбрал одиннадцать представителей, чтобы они возглавили борьбу против национального и колониального угнетения. Среди этих избранных был Шейх Абдулла, сын торговца шалями, который определил жизнь
Один из самых малоизвестных ораторов этого митинга, Абдул Кадир, которой работал дворецким в домах европейцев, был арестован за то, что назвал Догранскую династию «династией кровопийц», которая «истощила энергию и ресурсы всего нашего народа». В первый день суда над Кадиром тысячи демонстрантов собрались у здания тюрьмы и потребовали, чтобы им дали возможность присутствовать на заседаниях. Полиция открыла огонь, убив 21 человека. Шейх Абдулла и другие политические лидеры были арестованы на следующий день. Это было рождение кашмирского национализма.
В то же время на Французской Ривьере Тара Деви, четвертая жена распутного и бесплодного махараджи Хари Сингха, который избавился от своих трех предыдущих жен под предлогом того, что они не родили ему детей, родила мальчика, Каран Сингха. На шринагарских базарах каждый второй утверждал, что является отцом этого «прямого наследника». Чтобы отпраздновать прибытие наследника в Шринагар народу щедро подарили целых пять дней отдыха. Через несколько недель вспыхнуло народное волнение, подогреваемое, помимо всего прочего, памфлетами о нехватке у махараджи сексуальной силы. Власти санкционировали введение публичной порки, но было слишком поздно. Кашмир нельзя было больше удержать от страстного стремления к независимости, охватившего весь Индостан. Вице-король дал махарадже указание освободить из заключения националных лидеров, которых ликующая толпа на плечах пронесла по улицам Шринагара. Наследника Каран Сингха родили зря; он так никогда и не унаследовал владения своего отца. Через много лет он написал об отце:
«Он не умел проигрывать. Любая, даже самая маленькая, неудача в стрельбе или рыбной ловле, в игре в поло или на скачках ввергала его в мрачное настроение, которое продолжалось целыми днями. А это неизбежно приводило к тому, что получило название мукаддам, то есть к длительному расследованию якобы нерадения или плохого поведения некоторых невезучих молодых представителей обслуживающего персонала или прислуги… Здесь был авторитет без великодушия; власть без сострадания».
После освобождения из тюрьмы Шейх Абдулла и его коллеги занялись созданием политической организации, способной объединить мусульман и немусульман. Всеобщая конференция мусульман Джамму и Кашмира была основана в Шринагаре в октябре 1932 года, и Абдулла был избран ее президентом. Немусульманами в Кашмире были главным образом индуисты, среди которых преобладали пандиты, то есть брахманы высшей касты, которые смотрели на мусульман, сикхов и индусов низших каст сверху вниз, а на своих хозяев из колониальной администрации — снизу вверх, как раньше на представителей администрации Моголов. Британцы обычно назначали пандитов на руководящие административные должности, так что вместо двух врагов мусульмане видели одного. Абдулла, хотя и был ученым знатоком Корана, в политике решительно придерживался светских позиций. Индуисты, вероятно, составляли подавляющее меньшинство населения, однако Абдулла знал, что если игнорировать или преследовать брахманов, то это роковым образом скажется на интересах Кашмира. Мусульмане под предводительством Мирваиза Юсуф-шаха отделились, обвинив Абдуллу в том, что тот слишком мягок по отношению к индуистам, а также к тем мусульманам, которых ортодоксы считали еретиками. Раскол был неизбежен. Из всеиндийского кашмирского комитета в Лахоре прислали довольно злой плакат, адресованный Икбалом «бессловесным мусульманам Кашмира».
Шейх Абдулла, на которого больше не давили ортодоксы, склонялся в сторону социал-революционного национализма, сторонником которого был также Неру. Он был не единственным мусульманским лидером, разделявшим эти взгляды: Хан Абдул Гаффар-хан из Северо-Западной пограничной провинции, Миан Ифтихаруддин из Пенджаба и Маулана Азад из Объединенной провинции решили сотрудничать с Индийским национальным конгрессом, а не с Мусульманской лигой, однако этого было недостаточно, чтобы отвратить от нее большинство образованных городских мусульман.