Столпы Земли
Шрифт:
— Это невозможно.
Филип мучительно искал выход из положения.
— А почему мы не можем просто-напросто спросить? — сказал он.
— Спросить? Что ты имеешь в виду?
— Спросить епископа, что он собирается делать.
— Но как?
— Пошлем в епископский дворец письмо, — вслух размышлял Филип. Он посмотрел на Катберта. Тот пребывал в задумчивости.
— Это можно. Я то и дело посылаю гонцов. Могу и во дворец послать одного.
— И спросишь епископа о его намерениях, — скептически сказал Милиус.
Филип нахмурился.
— Епископ нам ничего не скажет, —
Внезапно Филипа осенило, и, найдя решение, он взволнованно ударил кулаком о ладонь.
— Верно! — сказал он. — Епископ не скажет. А архидиакон скажет.
В ту ночь Филипу снился брошенный младенец, которого они назвали Джонатаном. Ребенок лежал на паперти часовни обители Святого-Иоанна-что-в-Лесу, а Филип находился внутри, служа заутреню, когда из чащи вынырнул волк и крадучись стал пробираться через поляну по направлению к малышу. Филип боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить торжественный ход службы и не вызвать нареканий со стороны присутствовавших там Ремигиуса и Эндрю (хотя на самом деле ни один из них в жизни не был в его обители). Он решил закричать, но, как ни старался, ни звука не вырывалось из его раскрывавшегося рта. Наконец он сделал такую отчаянную попытку, что проснулся. Дрожа всем телом, Филип лежал в темноте и слушал, как вокруг него дышат спящие монахи. Постепенно до него стало доходить, что все увиденное было лишь сном.
С тех пор как Филип прибыл в Кингсбридж, он ни разу не вспомнил о Джонатане. Интересно, что он будет делать с этим малышом, если станет приором? Тогда все будет иначе. Младенец, живущий в маленьком, затерявшемся в лесу монастыре, не привлекает особого внимания. Если же его привезти в Кингсбридж, это вызовет настоящий переполох. С другой стороны, что в этом плохого? А люди пусть поболтают языками. Будь Филип приором, он был бы волен поступать, как ему заблагорассудится: мог бы взять в Кингсбридж Джонни Восемь Пенсов, чтобы тот ухаживал за малюткой. Эта мысль ему чрезвычайно понравилась. «Я непременно так и сделаю», — уже подумал Филип, но тут вспомнил, что, скорее всего, стать приором ему не удастся.
Дрожа как в лихорадке, он до рассвета пролежал с открытыми глазами. Помочь себе он уже ничем не мог. Говорить с монахами было бесполезно, ибо страх перед Осбертом затмил их разум. Некоторые из них даже подходили к Филипу и, как будто выборы уже состоялись, выражали свое сочувствие по поводу его поражения. Ему стоило немалых сил сдержать себя и не назвать их продажными трусами. Он только улыбался в ответ и говорил, что всякое еще может случиться. Но его вера была поколеблена. Может случиться, что архидиакона Уолерана не окажется в епископском дворце, или он будет там, но по каким-либо причинам не захочет раскрывать перед Филипом планов епископа, или — что наиболее вероятно, принимая во внимание характер архидиакона, — у него на этот счет имеются собственные соображения.
Когда забрезжил рассвет, Филип вместе с другими монахами встал и отправился в церковь на заутреню. Затем, зайдя в трапезную, намеревался позавтракать, но Милиус перехватил его и незаметным жестом поманил на кухню. Нервы Филипа были напряжены. Должно быть, гонец уже вернулся. Быстро. Наверное,
Тот, кто ждал его на кухне, был не гонец — это был сам архидиакон Уолеран Бигод.
Изумленный Филип уставился на него. Худой, в черном архидиаконском облачении, он сидел, взгромоздившись на табуретку, словно ворон на старом пне. Кончик длинного носа покраснел от холода. Чаша горячего вина согревала его белые костлявые руки.
— Хорошо, что ты приехал, — выпалил Филип.
— Я рад, что ты написал мне, — невозмутимо сказал Уолеран.
— Это правда? — потеряв терпение, спросил Филип. — Епископ назначит Осберта?
Уолеран поднял руку:
— Я разберусь. Катберт как раз рассказывает мне о вчерашних событиях.
Филип скрыл свое разочарование, что не получил прямого ответа. Он изучал лицо архидиакона, стараясь прочитать его мысли. Определенно у Уолерана были свои планы, но что это за планы, догадаться он не мог.
Катберт, которого Филип сначала не заметил, сидел у огня, макая черствый хлеб в пиво, чтобы размочить его для своих старых зубов, и излагал подробности вчерашней службы. Филип нервно ерзал, пытаясь угадать цель визита Уолерана. Он взял было кусочек хлеба, который оказался слишком черствым, затем, чтобы хоть чем-то занять руки, выпил несколько глотков разбавленного пива.
— Таким образом, — подвел наконец черту Катберт, — единственное, что нам оставалось, — это выяснить действительные намерения епископа. К счастью, Филип решился воспользоваться своим знакомством с тобой, и мы направили тебе письмо.
— Ну, теперь ты можешь ответить на наш вопрос? — нетерпеливо спросил Филип.
— Да, могу. — Уолеран поставил чашу, так и не попробовав вина. — Епископ хотел бы, чтобы его сын стал приором Кингсбриджа.
У Филипа замерло сердце.
— Значит, Ремигиус сказал правду.
— Однако, — продолжал Уолеран, — епископ не хочет ссориться с монахами.
Филип нахмурился. Это было весьма похоже на то, что предсказывал Ремигиус, но что-то здесь все-таки не так.
— Но ведь ты проделал весь этот путь не для того, чтобы сказать нам это.
Уолеран с уважением взглянул на Филипа, и тот понял, что его догадка верна.
— Нет, — произнес архидиакон. — Епископ поручил мне изучить настроение монахов. И он уполномочил меня сделать назначение от его имени. Епископская печать находится при мне, и я вправе написать указ о назначении, который станет официальным, обязательным для выполнения документом.
Филип старался переварить услышанное. Уолеран мог издать указ о назначении и скрепить его епископской печатью. Это значило, что решение вопроса о новом приоре епископ отдал в руки Уолерана, который сейчас выступал от его имени.
Филип глубоко вздохнул и сказал:
— Ты согласен с тем, что только что говорил Катберт: назначение Осберта вызовет ссору, которой епископ хотел бы избежать?
— Да, я это понимаю, — ответил Уолеран.
— Значит, ты не назначишь Осберта?
— Нет.