Столыпин. На пути к великой России
Шрифт:
Первое выступление Столыпина перед II Государственной думой с изложением правительственной декларации реформ и последующая за ней вторая речь министра, завершенная знаменитыми словами «Не запугаете» произвели огромное впечатление на государя. На следующий день после выступления 7 марта 1907 г. в адрес премьера царь отослал телеграмму. «Глубокоуважаемый Петр Аркадьевич! – говорилось в ней. – Прочитал Вашу декларацию и вторую речь. Я пришел в восторг и не мог удержаться от потребности сердца и души Вам это высказать. Помоги и храни Вас Бог. Искренно, глубоко Вас уважающий Николай». За первой телеграммой вскоре последовала и вторая. Царь продолжал восхищаться ясным и убедительным словом Столыпина: «Вчера при докладе А.П. Извольский (министр иностранных дел. – Д.С.) сообщил мне подробности заседания Государственной думы… Вечером я получил Ваше письмо и стенографическую речь после дерзких вызовов и прочел ее в тиши моего
Надежды на вторую Думу не оправдались, и только в третьей Думе лед недоверия между премьером и депутатами наконец-то тронулся. Дума пошла за Столыпиным, правда, вопрос о назначении ее представителей на министерские должности был на время отложен. Радуясь успеху выступлений своего премьера в III Государственной думе, царь писал матери: «Это его подбодрит и всех хороших и даст ему самому энергию и уверенность в себе»[298].
Слова ободрения продолжали звучать и позже. В записке от 30 декабря 1907 г. по поводу ряда конкретных дел приписка: «Желаю и Вам, Петр Аркадьевич, здоровья, бодрости души и тела и всякого успеха в 1908 году»[299].
Поддержка царя, его благожелательный настрой помогли раскрыться творческому потенциалу Столыпина. Это был своего рода духовный капитал, вложенный царем в перспективного человека. «…Принял Столыпина, – записал Николай II у себя в дневнике на второй день после его назначения премьером, – от первых шагов его получил самое лучшее впечатление»[300].
Согласно закону русское правительство имело полуавтономный статус: решения принимались большинством голосов, и только в исключительных случаях, когда правительственное меньшинство поддерживал лично государь, большинство уже не имело решающего значения[301]. Мало того, соединение двух ключевых постов – министра внутренних дел и председателя правительства – в одном лице означало, что в правительстве не осталось никого, кто мог бы предложить альтернативу столыпинскому курсу. Былое противостояние двух всесильных министров – Витте и Плеве – теперь уже не могло повториться. Кроме того, в условиях становления представительных органов власти: Государственной думы и Государственного совета, Совет министров еще более усилил свое влияние, став законотворческим органом[302] и координатором работы обеих палат. Естественно, что выдержать такую мозговую нагрузку мог только достаточно свободный в действиях, не скованный волей самодержца исполнительный аппарат.
Создавая Столыпину режим наибольшего благоприятствования, государь предоставил ему самому стать новым центром в имперском управлении. Современники прозвали Столыпина «русским Бисмарком»: ни один министр в империи никогда не имел юридическитакого объема власти, как новый председатель правительства. Петр Аркадьевич фактически стал компаньоном царя в управлении страной. Последний раз назначение соправителя происходило при Александре II в лице его министра графа М.Т. Лорис-Меликова. Николай II возобновляет эту традицию. Это было знаком особого расположения Николая II, и царский капитал доверия только за шесть лет деятельности нового премьера окупился сторицей: Столыпин стал первым в истории России государственным деятелем, кто сумел так энергично и широко, с нравственной и социальной пользой для народа использовать вверенную ему власть «Ты, наверное, читаешь в газетах, – писал Николай II матери, – многочисленные телеграммы к Столыпину со всех сторон России. Они все дышат доверием к нему и крепкою верою в светлое будущее»[303].
Глава 5 Царская дорога столыпинскому локомотиву реформ
По своей природе Николай II был весьма расположен к поиску новых решений и импровизации. Его государственная мысль не стояла на месте, он не был догматиком; то, что недавно признавалось им в качестве основы государственного строя, как, например, общинная собственность и законодательные прерогативы самодержавия, через некоторое время могло быть отвергнуто навсегда[304]. В 1909 г. заместитель министра внутренних дел С.Е. Крыжановский выступил перед царем с докладом относительно проекта децентрализации империи. «Меня поражала легкость, – вспоминал он, – с которой Государь, не имевший специальной подготовки, разбирался в сложных вопросах избирательной процедуры как у нас, так и в западных странах, и любознательность, которую он при этом проявлял»[305].
О горячем темпераменте, подвижной реакции императора свидетельствуют многие, кто знал его вне официальной обстановки. «Государь был очень энергичным человеком, – вспоминает начальник дворцовой канцелярии А.А. Мосолов, – вне своего рабочего кабинета он почти никогда не сидел долго на одном месте…»[306] Николай не боялся риска, любил экстремальные и активные виды спорта[307], одна из его любимых фраз: «Смелым владеет Бог». Императора тянуло ко всему новому и необычному,
«К эпохе Императора Николая II, – пишет историк Петр Мультатули, – как нельзя лучше подходит слово “первый”: первая кинохроника, первый трамвай, первый самолёт, первый автомобиль, первая гидроэлектростанция, первый электроплуг, первая подводная лодка. Всё это появлялось в России впервые, и каждое техническое новшество не оставалось без внимания Государя, а то и вводилось по его инициативе»[309].
Однако, памятуя о творческом духе государя, необходимо и отметить, что он нередко подавлял в себе эту позитивную страсть, боясь упустить из виду иные государственные дела. Слишком тяжел груз ответственности самодержца перед Богом и Россией. Творчество как движущая сила царской политики являлось по большей части уделом министров, а не царя. Государь должен был вопреки своему желанию оставаться стационарной фигурой, чтобы взвешенным на весах разума и религиозной совести осторожным решением утверждать и удерживать миропорядок в России. По свидетельству очевидцев, Николай обычно внимательно и с одобрением выслушивал реформаторские предложения своих министров, но далеко не всегда решался на их осуществление. Случалось даже, что, увлеченный новой государственной идеей, он начинал воплощать ее в жизнь, но потом спохватывался и гасил собственную инициативу. Так, в 1916 г. министр иностранных дел С.Д. Сазонов предложил государю в ближайшее время обнародовать манифест о даровании Польше конституции. «Проект, – вспоминал об этом событии Сазонов, – был прочитан Государю целиком, и каждая его статья подверглась тщательному разбору, причем Его Величество задавал мне вопросы, доказывавшие его интерес к предмету моего доклада. По некотором размышлении Он сказал нам, что одобряет проект и находит его обнародование своевременным». Государь обещал поддержать Сазонова в правительстве, где, как ему было известно, большинство министров были настроены против столь радикальных предложений. Однако проект правительством был заблокирован, его председатель, ссылаясь на обстоятельства военного времени, убедил царя пересмотреть первоначальное решение[310].
Что изменило намерение царя? Стремление уберечь общество от несвоевременных преобразований, сохранить баланс интересов и общественный мир? Можно назвать еще ряд благих побуждений «нерешительности» государя. Но главный корень царского консерватизма сокрыт глубоко от постороннего взгляда – в его верующем сердце. Пребывая в молитве, предстоя перед лицом Божьим, царь Николай не только свою душу, но и государственные дела постоянно проверял на верность божественным заповедям. Начальник дворцовой канцелярии А.А. Мосолов, хотя и весьма скептически настроенный к мистическим ощущениям государя, писал, что царь «унаследовал неистребимую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога, и за свои действия он отвечал только перед своей совестью и Богом». Именно это религиозное чувство, по мнению Мосолова, руководило Николаем, когда он после одобрительного выслушивания предложений министров в конечном итоге отказывался от их поддержки[311].
Но так происходило далеко не всегда. Уже в первые годы царствования Николай II показал свою готовность к масштабным государственным преобразованиям. В 1897 г., вопреки мнению консервативного большинства, он одобряет проект денежной реформы. «В сущности, я имел за собой только одну силу, – признавался автор проекта С.Ю. Витте, – но силу, которая сильнее всех остальных, – доверие Императора, а потому я вновь повторяю, что Россия металлическим золотым обращением обязана исключительно Императору Николаю II»[312].
Однако и успешная финансовая реформа блекла в царских глазах перед насущной крестьянской проблемой[313]. Как известно, после отмены крепостного права крестьянство перестало быть забытым сословием. Дед и отец Николая II проявляли существеннуюзаботу о материальном и духовном состоянии «кормильца» страны, и сам крестьянский вопрос в это время стал открытым для обсуждений и предложений на страницах печати, в земских собраниях и в чиновничьих кабинетах. Может быть, поэтому Николай «заболел» крестьянской проблемой еще до восшествия на трон. С.Ю. Витте, которого нельзя отнести к доброжелателям Николая II, вспоминает, как тот, будучи цесаревичем, подробно беседовал с ним о крестьянском вопросе. «Я тогда заметил, – писал в мемуарах этот маститый сановник, – что его высочество со свойственной ему сердечностью и благожелательностью относится в высокой степени милостиво к крестьянским интересам и считает их первенствующими» (курсив мой. – Д.С.)[314]. Став императором, Николай Александрович свое сочувствие и свои замыслы в отношении крестьян воплощает в серии правительственных мероприятий.