Сторож сестре моей. Книга 2
Шрифт:
— Да, — резко ответил он. Менее всего он был расположен обсуждать это, тем не менее у него было неприятное предчувствие, что Сьюзен намерена довести дело до конца. — «Попросить уйти» звучит намного достойнее, чем «уволить». При обсуждении условий ее «ухода», а также годового пособия в этой связи юристы заставили ее подписать документ о сохранении конфиденциальности, где сказано, что она не будет разглашать информацию о сложившейся ситуации или делах компании. И что?
Сьюзен вздохнула.
— Папа, ты знаешь, что я никогда не могла относиться к Луизе так, как тебе хотелось бы. Но ты такой
Бенедикту стало нехорошо. Глаза Сьюзен наполнились слезами. Черт побери, даже через столько лет она по-прежнему не могла вспоминать о матери без слез. Он не знал, что делать. Пить он не собирался, так как впереди его ждал трудный день. А теперь он просто вынужден выпить.
— Давай, Сьюзен, говори начистоту. Ты знаешь, мне решительно не нравятся подобные разговоры. Не знаю, к чему ты ведешь все это, но должен предупредить, что у меня нет настроения выслушивать очередные сплетни и клевету.
Он говорил, вспомнив в этот момент выражение лица Луизы, когда он поднял флакон духов «Открытие». Не проходило ни дня, когда бы он не вспоминал об этом.
— Папа, это не сплетни. Наташа рассказала Чарльзу, что произошло в тот вечер, а Чарльз рассказал мне. Знаешь, что я ответила? — Она не стала дожидаться, когда он заговорит. Она стиснула его руку и заявила: — Я нисколько не удивлена. Это я и собиралась сказать. Как я уже говорила Чарльзу, я не удивлена потому, что с той самой поездки в Грасси в пятидесятых годах я все время подозревала, что Луизе нравится Чарльз намного больше, чем следовало бы, и…
Бенедикт резко отдернул руку, несмотря на то, что Дэвид Маони из компании «Нортон Саймон» пристально наблюдал за ними из-за своего обычного столика.
— Меня тошнит из-за тебя.
Он оттолкнул от себя стол и поспешил в мужской туалет, но его так и не вырвало. Он плеснул себе в лицо холодной воды. Ему хотелось уйти. Если бы на месте Сьюзен был любой другой человек, даже Луиза, он бы ушел без колебаний, но он не мог оставить свою дочь со слезами на глазах, положив начало слухам, которые непременно найдут дорогу в газеты, что в семье Тауэрс произошел очередной скандал.
У него пропал аппетит, но, вернувшись к столику, он заставил себя попробовать камбалу, когда ее подали.
— Сьюзен, — начал он тихим голосом, полностью владея собой, — твое враждебное отношение к Луизе являлось для меня постоянным источником огорчений. Ты настроила своих детей против нее; ты попыталась любым доступным тебе способом восстановить меня против нее; но тут есть большая разница. Я живу с Луизой. Я ее знаю.
Верил ли он в то, что говорил? Конечно, ужасные обвинения, которые Наташа бросила сестре в лицо, терзали его, и Луиза была потрясена не меньше, согласившись, что Наташа, наверное, потеряла от горя рассудок и, очевидно, больше не может работать в компании. Как только было принято это решение, никто из них больше не упоминал ее имени. С глаз долой, из сердца вон? Но не из его сердца, и, конечно, не из сердца Луизы тоже.
Если бы он не слышал, как Луиза лжет, уверяя, будто Петер еще жив, вероятно, было бы намного легче выбросить из памяти эту безобразную сцену. Вместо того, оглядываясь назад, он начал понимать, что Луиза
Даже накануне дня рождения внука ему приходилось заставлять себя не следить, не обмениваются ли Чарльз и Луиза некими тайными взглядами, вдруг остро осознав, что они выглядят более или менее ровесниками — потому, что так и было!
Сьюзен внимательно смотрела на него.
— Папа, Чарли пришел в ужас, когда Наташа рассказала ему, что наговорила Луизе. Он решил, что она сошла с ума. Мы серьезно поссорились, когда я в конце концов вытянула это из него и сказала, что согласна с Наташей. Теперь он считает, что я тоже сумасшедшая, — она снова схватила отца за руку. — Он думает, что мы все ненормальные. Он сыт по горло, сказал он, и хочет уйти из «Луизы Тауэрс». Он собирался сказать тебе на этой неделе, но я упросила его еще раз подумать и в любом случае не портить праздник Кику. — Она крепче стиснула его руку. — Ему предложили какую-то работу на Уолл-стрит. Он пожалеет. Он знает, что пожалеет, и тем не менее считает, что это единственный выход из создавшегося неприятного положения. Он говорит, что хочет независимости — чтобы проверить, сможет ли добиться чего-либо своими силами, не в компании, даже если через несколько лет он вернется. Папа, ты должен отговорить его от этого.
— Зачем?
У Сьюзен расширились глаза.
— Зачем! Потому что он Тауэрс, вот зачем. Он — твой единственный сын. Он любит тебя. Ты не должен винить его. Раз уж я открыла свой большой рот, могу поручиться: что бы Луиза ни испытывала к нему, он никогда, никогда, никогда не отвечал ей взаимностью или…
— Заткнись, — его голос охрип от переполнявших его эмоций, состоящих из боли, стыда и гнева. Никогда прежде он не разговаривал так с дочерью, тем не менее он повторил. — Заткнись, черт возьми, заткнись.
Они сидели молча, пока Бенедикт подписывал счет. И только когда они стояли на улице под нежаркими лучами весеннего солнца, дожидаясь, когда их представительные машины подадут к подъезду, лишь тогда Бенедикт отважился заговорить.
— Я не хочу, чтобы так произошло, но если ты когда-нибудь снова упомянешь об этом, несмотря на то, что мне будет очень больно, я никогда больше не смогу назвать тебя своей дочерью.
— Но… но… как же Чарли?
— Никаких «но». Я не шучу. Если твой брат хочет уйти, как ты утверждаешь, удачи ему. Пусть уходит.
— Не верю, что ты говоришь серьезно. — У Сьюзен изменился голос. — Если он уйдет, сможет ли он когда-нибудь вернуться?
Когда шофер распахнул перед ним дверцу автомобиля, Бенедикт взглянул сверху вниз на лицо дочери. Ему снова стало нехорошо. Она казалась испуганной, но еще она была так похожа на Хани.
— Повторяю, я отвечаю за каждое свое слово.
Возможно, Сьюзен и выглядела испуганной, но она не зря была его дочерью.
— Если он попытается поработать на Уоллстрит — а я уверена, что это большая ошибка, — сможет ли он вернуться? — настаивала она.