Стоянка

Кинг Стивен

«Интересно, кому придет в голову здесь задержаться?» — подумал Дикстра, слушая, как ночной ветер шелестит верхушками пальм. Спятившему вояке, вот кому. Месяцы и годы проносятся мимо с грохотом и завыванием шестнадцатиколесных грузовых махин, и постепенно ему начинает казаться, что спасение — в красной кнопке.

Он повернул направо и застыл на полушаге, услыхав сзади женский голос, слегка искаженный эхом, но все равно пугающе близкий:

— Нет, Ли, нет, милый, не надо!

За звонкой пощечиной последовал тяжелый глухой удар. Дикстра понял, что он слышит заурядные звуки избиения женщины. Он почти видел алый след на щеке от ладони, видел,

как коротко стриженная голова (блондинка? брюнетка?) ударилась о серый кафель. Женщина заплакала. В ярком свете неоновых ламп кожа на руках Дикстры покрылась мурашками. Он закусил губу.

— Ах ты, сука!

Тон у Ли был напыщенный и вялый. Артикуляция четкая, однако было очевидно, что говоривший пьян. Такие голоса слышишь на бейсбольных стадионах и карнавалах, а еще под утро сквозь бумажные стены и потолки мотелей, когда луна зашла, а бары закрылись. Судя по репликам, которые женщина вставляла в разговор — хотя можно ли назвать это разговором? — она тоже была навеселе, а вернее, сильно напугана.

Дикстра стоял в узкой расщелине между комнатами, лицом к мужскому туалету, спиной — к парочке в женском. В темноте, окруженный шелестящими от ночного ветра плакатами с детскими лицами, Дикстра ждал, что все обойдется. Но куда уж там. В голове вертелись слова из кантри-песенки, зловещие и бессмысленные: «Как завязать, если ты богат, если ты богат, если ты богат…»

Смачный удар, женский вопль. И снова молчание прервал мужской голос. А ведь он не только алкоголик, но и неуч, решил про себя Дикстра. Он мог многое рассказать про этого типа: в школе на английском вечно сидел на задней парте, а дома жадно глотал молоко прямо из пакета; вылетел из колледжа на втором, а то и на первом курсе, на работе носил перчатки и ножик в заднем кармане. Впрочем, его догадки равносильны утверждению, что все афроамериканцы обладают врожденным чувством ритма, а итальянцы поголовно рыдают в опере. Пусть так, но сейчас, в темноте, окруженный портретами пропавших детей, напечатанными на розовой бумаге (их всегда печатают на розовом, словно розовый — цвет потери), Дикстра был уверен в своей правоте.

— Ах ты, сучка!

А еще он конопатый, подумал Дикстра. Быстро сгорает на солнце. От этого вид у него всегда немного чокнутый, да и ведет он себя соответственно. Когда при деньгах, хлещет «Калуа», когда на мели — пи…

— Ли, не надо, — послышался женский голос. Она плакала, умоляла. «Так не пойдет, леди, — подумал Дикстра. — Неужто не ясно, что так только хуже? Что дорожка соплей под вашим носиком только заводит его?»

— Не бей меня больше, я…

Хрясь!

Еще удар, резкий вопль. Женщина почти по-собачьи взвизгнула. Видно, старина «круизер» снова врезал подружке по физиономии, и ее голова стукнулась о кафельную стену. Впрочем, неудивительно. Почему за год в Америке регистрируются триста тысяч случаев семейного насилия? Да потому что, сколько… им… ни говори… все… без толку!

— Чертова сука! — сегодня вечером Ли бубнил это как молитву из Второго послания к Алкоголианам. Больше всего Дикстру ужасало полное равнодушие в его голосе. Уж лучше б орал — гнев вспыхнет и выгорит дотла, но сегодня малый, кажется, решил довести дело до конца. Не просто избить ее, а потом просить прощения, возможно даже в слезах, как уже бывало не раз.

Может, раньше он так и делал, но не сегодня. Нет, сегодня он пойдет дальше. Господи, святые угодники, пронеси и помилуй

Что делать? И вообще, при чем тут я? Я-то тут при чем?

Он уже не мог

просто войти в мужской туалет и с ленивым наслаждением опорожнить мочевой пузырь, как собирался; яички набухли и затвердели, как галька, тяжесть в почках отдавала в спину и в ноги. Сердце неслось мелкой трусцой, еще одна оплеуха — и оно рванет, как спринтер. Пройдет час или больше, прежде чем Дикстра сумеет помочиться. И даже тогда, несмотря на то что ему давно невтерпеж, дело ограничится жалкими кривыми струйками, которые не принесут облегчения. Господи, как же ему хотелось, чтобы этот час поскорее прошел, а он оказался отсюда на расстоянии в шестьдесят-семьдесят миль!

Что ты будешь делать, если он еще раз ударит ее?

И вот еще вопрос: а если она выскочит из туалета, а мистер «круизер» рванет за ней? Из женского туалета только один путь — через коридор, где стоит Джон Дикстра. В ковбойских сапогах, которые Рик Хардин обувает, когда едет в Джексонвилль, где каждые две недели авторы ужастиков — по большей части дородные дамы в брючных костюмах розового и персикового цветов — собираются, чтобы обсудить продажи, ремесло, агентов и вообще вволю посплетничать.

— Ли-Ли, не бей меня, ладно? Не бей, пожалуйста, не трогай ребенка.

Ли-Ли. Боже милосердный.

А теперь еще и это, для ровного счета. Ребенок. Пожалуйста, не трогай ребенка. Гребаный сериал какой-то.

Колотящееся сердце опустилось еще на дюйм. Дикстре казалось, что он зажат в крошечном ущелье между туалетами добрых двадцать минут, но, судя по часам, прошло всего секунд сорок. Субъективная природа времени — мозг, испытывая перегрузки, начинает работать с чудовищной быстротой. Он сам не раз писал об этом, да и коллеги-детективщики в кавычках — тоже. Издержки жанра. В следующий раз, когда придет его черед выступать перед «Флорид-скими злоумышленниками», он расскажет им о сегодняшнем происшествии. «Как я нашел время, чтобы раскинуть мозгами, Второе послание к Алкоголианам». Впрочем, вряд ли они переварят такое, вряд ли оценят…

Его размышления прервал град ударов. Кажется, Ли-Ли вошел в раж. Теперь эти звуки будут вечно стоять у Дикстры в ушах — не киношные, а взаправдашние удары: неожиданно мягкие, почти нежные, словно били кулаком в подушку. Женщина вскрикнула: один раз удивленно, затем — от боли, а после лишь тихонько скулила. Стоя в темноте, Дикстра вспоминал о бесчисленных фондах помощи жертвам семейного насилия. Знают ли они, каково это, когда в одном ухе ветер шелестит пальмовыми листьями — и не забудьте про снимки пропавших детей! — а в другом женский голос подвывает от боли и ужаса.

Он услышал шарканье ног по кафелю и понял, что Ли (Ли-Ли, умоляла она, словно ласковое прозвище могло умерить его ярость) был готов. Как и Рик Хардин, Ли носил грубые сапоги. Всем ли-ли этого мира нравится корчить из себя крутых самцов, горячих южных парней. А у женщины на ногах белые низкие кроссовки — Дикстра мог поспорить.

— Сука, чертова сука, думаешь, я не видел, как ты трясла перед ним своими сиськами, сука ты…

— Нет, Ли-Ли, что ты, я никогда…

Снова удар, кого-то рвало, но не ясно, мужчину или женщину. Завтра, когда Ли и его жена или подруга уберутся отсюда, пятна на полу и стене женского туалета будут для уборщика безличной блевотиной, которую хочешь не хочешь, а придется убрать. Ладно, но что делать ему, ему-то что делать? Господи Иисусе, неужели придется драться? Если он не станет лезть не в свое дело, Ли просто отколошматит ее, но если вмешается посторонний…