Стоять до последнего
Шрифт:
– Не хнычь, батя, – Антон взял Сотейникова за локоть и философски изрек: – Человек должен всегда быть в пути, в движении то есть. Тут его самое главное призвание.
– Что?
– В пути, говорю.
– Что в пути?
– Призвание – главное для человека.
Сотейников удивленно посмотрел на командира. Откровенно говоря, он ждал резких слов, приготовился к самообороне, а тут такое тот сказал, что и ответ не сразу подыщешь. Рядовой только вздохнул:
– Без передыху… даже скотина долго не выдержит.
– Придем на место – и привал, – командирским тоном сказал Петрушин, довольный исходом разговора. – И горячая пища.
– Горячая пища – это хорошо! – Бердыбек Тагисбаев поправил сползающую с плеча винтовку. – Бешбармак – очень вкусно!..
Он молча слушал разговор батарейцев, стараясь проникнуть в суть каждой фразы, но это ему не всегда удавалось. Многие слова он просто не понимал, вернее, не совсем точно понимал. Служил Тагисбаев второй год, имел не одну благодарность за хорошую службу и, хотя числился в расчете заряжающим, мог в случае надобности заменить наводчика. Он мечтал стать наводчиком, первым номером, а если судьба улыбнется, и командиром орудия, как Петрушин.
Ржаное поле осталось позади. Дорога шла сосновым бором. Пахло хвоей, прелью и грибами. С тонким звоном носились остервенелые комариные стаи. Кони фыркали, мотали головой. Людям тоже было несладко. Любанский сломал ветку и яростно размахивал ею, отпугивая комарье. Но идти с винтовкой за плечом не очень-то приятно. Откинув ветку, Любанский достал расческу и обратился к шагавшему рядом Сотейникову:
– Спички имеются?
– Чего хочешь?
– Запалить. Комары боятся дыма…
– Дай сюда твою чесалку, – Сотейников, скосив глаза, внимательно разглядел фигурную расческу в руках Любанского.
– Зачем?
– Обменяемся. Пали мою, она поболее твоей, хотя у нее уже зубья поредели.
Чиркнув спичкой, Любанский зажег крупную с поредевшими зубьями расческу. Повалил белесый густой дым, едкий и противный.
– Сюда, ребята, прячься под дымовую завесу от летучих разбойников!
Сосновый бор перешел в ельник, густой и темный. Изредка то там, то здесь вытягивались в струнку белые березки, словно они приподнимались на цыпочки и старались разглядеть хмурых бойцов.
Дорога пошла под уклон. Впереди замаячила высокая тонкая фигура взводного. Кирилл Оврутин находился впереди своего взвода, как и положено ему по уставу.
– Впереди спуск! Тормози! – голос у взводного поставлен правильно, зычный и резкий. – Одерживай!
– Все к орудию! – повторил команду Петрушин и вместе с бойцами кинулся к пушке. – Одерживай!
Зенитчики привычно и деловито облепили орудие, руками придерживая передок. Спуск был очень крутым. Ездовые, матерясь, откидывались назад и натягивали поводы приседавших на задние ноги лошадей.
– Держи, ребята-а!..
Оврутин проследил придирчивым взглядом за спуском своего взвода и, когда последнее орудие, облепленное бойцами, плавно скатилось по склону вниз, облегченно вздохнул:
– Порядок в артиллерии!
Отсюда, с уклона, было хорошо видно, как растянулась батарея, двигаясь отдельными группками, вокруг орудия колыхались спины с буграми вещмешков, перекошенные ремни с подвешенными гранатами, а над плечами палками торчали дула карабинов… Недавнее безразличие, которое охватило Кирилла, злость на бесконечный марш как-то сразу прошли, хотя усталость давила на плечи. Он хотел было пуститься бегом вниз, догнать и возглавить свой взвод, как за спиной услышал свое имя:
– Киря, погоди!
Оврутин оглянулся и узнал лейтенанта Харченко из взвода управления. Рядом с ним шагал знаменитый боксер, гордость батареи лейтенант Миклашевский, тот самый Игорь, о котором последние дни говорили в каждом взводе: попал в плен и связанным одолел трех немецких диверсантов!
Кирилл подождал Харченко с Миклашевским, поднял руку в дружеском приветствии и тут же спросил:
– Не знаешь, друг, когда будет привал? Или о нем забыли?
– Скоро, Оврутин, скоро. Даже раньше, чем ты предполагаешь. И не привал, а конец марша.
– Иди ты!
Харченко подошел вплотную к взводному и шепнул на ухо:
– Нам, кажется, изменили маршрут. Придется сегодня топать без передыху.
Глава седьмая
Едва Новгородкин открыл, вернее, приподнял нагретую солнцем тяжелую крышку люка, как откуда-то сбоку полоснула автоматная очередь. Пули звонкой дробью застучали по броне башни.
– Назад! – выдохнул криком Кульга, дергая башенного стрелка за комбинезон.
Данило быстро захлопнул люк. Лицо его ничего не выражало, только щеки покрыла серым налетом бледность, да губы стали неестественно белыми. Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась кислой. И башенный стрелок зло выругался:
– Из автомата, командир…
– Пехота? – радист округлил глаза. – Нас окружают? Да?..
– Спокойно! – приказал старшина. – Разберемся. Новгородкин, наблюдать! Тимофеев!..
– Слушаю.
– Проверь аварийный люк.
Водитель с горем пополам открыл аварийный люк, хмуро посмотрел на густую грязь. Надо же так угораздить! По самое днище влезли.
– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Григорий.
– Сели на брюхо…
– Мд-а-а!.. – вздохнул Кульга. – А выбираться, братцы, как-то надо.
– Засек! – выпалил Новгородкин, хватаясь за пулемет. – В черных комбинезонах… Наверное, из подбитого танка…
– Где?
– В кювете! Вот тама, где кустик торчит!