Стоять до последнего
Шрифт:
Оврутин смотрел на нее и не знал, что предпринять.
– Лейтенант, наше охранение сматывается!
– Что?!
– Сматывает удочки, лейтенант, – Любанский с прилипшими мокрыми волосами, обнаженный по пояс, перемазанный глиной, прибежал с лопатой в руке. – Вон, смотри сам!
– Не уходить никуда, стоять здесь, – повелел девушке Оврутин, а сам чуть не бегом поспешил к шоссе, где еще недавно пехотинцы старательно рыли окопы.
Окопы были пусты. Последний солдат, держа винтовку за ствол, как палку, торопился догнать уходящих товарищей.
– Стой! – крикнул Кирилл. – Стой, кому говорю!
Он
– Стой, так твою мать!..
На окрик оглянулся командир пехотинцев, невысокого роста черноволосый мужчина с резкими чертами лица. На его петлицах выделялся новенький кубик – знак отличия младшего лейтенанта.
– Ты чего, сосед, горячишься? – спокойно спросил он, удивленный взволнованностью Оврутина.
– Куда же вы, а? – Кирилл глотнул воздух и еле сдержал себя, чтобы не выматериться. – Бросаете батарею…
– А к вам, лейтенант, разве не поступал?..
– Что поступал?
– Как что? Разумеется, приказ.
– Какой приказ?
– Отходить. У меня распоряжение комбата, – младший лейтенант похлопал по нагрудному карману и, понизив голос, доверительно сообщил: – У Николаевки позицию велено занимать.
– А как же мы?
– Немного подождите, готовьтесь… Раз нам приказ пришел, значит, и вам будет. А здесь оставаться рискованно!.. Там у Пскова, кажется, треснула ниточка… Мне приказано скорым маршем, понимаете?
И он, махнув на прощание рукой, побежал к своему взводу. Оврутин сунул пистолет в кобуру. Неужели и ему сейчас последует приказ отходить? Он ничего не понимал. С самого утра вкалывали, сооружали позицию, а теперь бросать? По шоссе с шумом промчались три грузовые машины с ранеными, за ними на некотором расстоянии катила поврежденная легковушка. Стекла выбиты, одна дверца сорвана. На подножке стояла санинструктор, на рукаве белая повязка с красным крестом. Она согнулась и, выставив вперед голову, вцепилась в дверцу. Ветер трепал ее темные волосы.
Оврутин, чувствуя нутром, что надвигается какая-то страшная опасность, заспешил к своему наблюдательному пункту.
– Телефонист, штаб… Скорее!
Прошло минуть пять, когда наконец удалось связаться с дивизионом. Там ничего не знали. Пока Оврутин объяснял, связь неожиданно прервалась. Сколько телефонист ни старался, дивизион молчал.
На НП стали приходить с докладами командиры орудий. Первым явился командир третьего орудия старший сержант Червоненко. Высокий, крепко сбитый, широкоскулый, он напоминал молодого запорожского казака с картины Репина. Червоненко был родом из Николаева, работал клепальщиком на судостроительном, и Оврутин звал его земляком. Вслед за ним в блиндаж спустился худощавый и всегда хмурый сержант Беспалов, командир первого орудия. Он пришел, даже не стряхнув с одежды глину, в измазанных сапогах. Вскинув ладонь к виску, хриплым голосом доложил:
– Задание выполнено.
Петрушин пришел последним, застегивая на ходу пуговицы гимнастерки, умытый, влажные волосы зачесаны.
– Пожрать чего-нибудь, – произнес Петрушин после доклада, – куском мяса в зубах поковыряться.
– Поросятиной или гусятиной? –
– Сейчас они нам наковыряют, что и зубов не соберем, – раздраженно сказал Беспалов. – Слышите, какой гул идет?
Взводный обвел присутствующих долгим взглядом, хмурым и сосредоточенным. Командиры орудий притихли. Вынув пачку «Беломора», он предложил всем закурить, но папиросу взял только один Червоненко, остальные отрицательно замотали головами. Оврутин закурил, сделал несколько глубоких затяжек, выпуская дым через нос. «Спокойнее, – сказал он сам себе. – Без психики! Раз надо, так надо, ничего не попишешь».
Слева в открытый ход просматривалась траншея, и в конце ее виднелась широкая загорелая спина Миклашевского. Лейтенант взвода управления устанавливал перед бруствером стереотрубу. Рядовой Александрин лазил по свеженасыпанному брустверу и маскировал стереотрубу.
– Командиры орудий, нечего тут лясы точить! – с нарочитой строгостью прикрикнул Оврутин. – По местам! Еще раз изучите местность в своих секторах для стрельбы по наземным целям да проверьте ориентиры. И дальность до каждого уточните. Поточнее определите дальность!
– А как же мы без пехоты, без прикрытия? – удивился Беспалов.
– У пехоты свое командование, у нас – свое, – так же резко ответил лейтенант, делая упор на слово «свое», и, пресекая любое обсуждение, добавил: – Идите!
Командиры орудий гуськом двинулись к выходу. Оврутин с откровенной завистью посмотрел им в спины. Им есть у кого спросить, и они, подчиняясь воле командира, его воле, пошли выполнять приказ. А кто ему прикажет? Связь и та не работает. Заснули они там, что ли? Если отходить, то надо сейчас, как бы потом не было поздно. Но взять на себя такое решение Кирилл просто не мог. Какая-то неясная, неосознанная обида жгла его изнутри, вызывая щемящее чувство отчаянного одиночества, словно он ночью свалился в волны Днепра с мчавшегося на полном ходу катера и никто этого не заметил, не обратил внимания на его отсутствие, как будто так и надо на самом деле, а до берега далеко, и набухшая одежда тянет вниз.
– Лейтенант! Видно, как бомбят наших… Тут, рядом!..
Голос Миклашевского вернул Оврутина к действительности. Он подошел к стереотрубе, приник к прибору. Далеко-далеко, чуть видно на горизонте, над подернутым дымкой лесом носились крошечные самолеты. Присмотревшись, Оврутин увидел и фонтанчики взрывов, вернее, темные облака, которые странно и даже как-то весело появились над лесом. Он видел глазами зенитчика, что авиация врага действует безнаказанно. Там, несомненно, отходили стрелковые части дивизии, которые никто не прикрывал. А наших самолетов почему-то в воздухе не видать.
Тонко и нервно зазвонил полевой телефон. Связист крутанул ручку и схватил трубку:
– Алло, алло!.. Да, «Чайка» слушает!.. Слушает, говорю, «Чайка»! – и, прикрывая ладонью микрофон, повернулся к Оврутину: – Лейтенант, связь! Тебя вызывают, – и добавил удивленным шепотом: – Из Ленинграда…
– Откуда?
– Из штаба фронта, говорю…
Кирилл выхватил телефонную трубку, прижал к уху:
– Лейтенант Оврутин слушает!.. Кто-кто?.. Товарищ командующий?! – Кирилл вытянулся, одергивая левой рукой гимнастерку, словно командующий находился рядом. – Здравия желаю, товарищ генерал!