Страдание и его роль в культуре
Шрифт:
В частности, писатель отмечал: «В высших административных сферах шли и идут безостановочно работы, имеющие целью предотвратить ожидаемое бедствие. Ассигнуют, распределяют суммы на выдачу пособий, на общественные работы, делают распоряжения о выдаче топлива. В пострадавших губерниях собираются продовольственные комитеты, экстренные губернские и уездные собрания, придумываются средства приобретения продовольствия, собираются сведения о состоянии крестьян: через земских начальников — для администрации, через земских деятелей — для земства, обсуживаются и изыскиваются средства помощи. Роздана рожь для обсеменения, принимаются меры для сохранения семян овса на весну и, главное, для продовольствия в продолжение зимы»[143]. Толстой — абсолютно независимый
В другой статье о той же проблеме («Голод или не голод?») Толстой утверждает, что такого голода, «от которого тотчас умирают люди», в России нет, но люди «живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь». Причины этого он видит в том, что крестьяне «потеряли бодрость, уверенность в своих силах, надежду на улучшение своего положения — пали духом… Для того что бы помочь крестьянству, нужно одно: поднять его дух, устранить все то, что его подавляет»[144]. Думается, что этот совет актуален и сегодня.
В целом можно сказать, что голод в дореволюционной России наступал вследствие ошибочных решений центральной и местных властей, но никогда его не насаждали преднамеренно.
Совершенно иное дело — коммунисты. В их руках голод был мощным средством войны со своим народом, его подавления и унижения. Отнимая у крестьян весь хлеб, коммунисты не раз инспирировали голод; людоедство стало почти обыденным явлением. Уже в ноябре 1917 г. из Петрограда и Москвы в деревню направлялись вооруженные продотряды, ВЧК и ревтрибунал могли расстрелять каждого, кто отказывался отдавать свой хлеб. «Беспощадная война против кулаков! Смерть им!» — инструктировал продотрядцев летом 1918 г. Ленин, «самый человечный человек», как считал В. В. Маяковский. Кроме продотрядов, грабили крестьян формирования ВЧК, уборочные и уборочно-реквизиционные отряды, отряды частей особого назначения, в кадровом составе которых действовали 39 673 человека, а в переменном — 323 372. Все эти силы располагали пехотными, кавалерийскими, артиллерийскими, авиационными подразделениями, которые были очень нужны и для подавления постоянно вспыхивающих крестьянских бунтов[145].
Чекистские сводки рисуют ужасающие картины голода. В Самарской губернии крестьяне съели все суррогаты, многих кошек, собак, даже вырывали из могил мертвецов и поедали их. Население, охваченное в стране голодом, составляло в 1923 г. 36 млн человек, из них 11 млн детей. В результате смертного голода в 1921–1922 гг. погибло 5 053 тыс. человек. Когда страна корчилась в муках голода, преступный ЦК РКП(б) не только приказывал вывозить хлеб на продажу, но и отправлял своим зарубежным агентам на террор и «нужды мировой революции» огромные средства в золоте и другие ценности. Большевики как могли препятствовали оказанию помощи голодающим из-за рубежа, в частности американской. В то же время правящая верхушка в центре и на местах не отказывала себе в питании[146].
Коммунисты относились к голоду как универсальному средству уничтожения и подавления, а потому использовали его не только против огромных масс населения, но и для решения совсем узких практических задач, например для получения нужных показаний от арестованного. Использовали его и как привычное средство расправы и унижения. Так, в спецпоселке Бушуйка с июня 1930 г. по апрель 1931 г. был установлен режим лагерей особого назначения. Из 3306 живущих там человек было 1415 детей в возрасте до 14 лет. Вследствие плохого питания (при полном отсутствии жиров, молока люди питались одной рыбой и крупой) за восемь месяцев одного года умерло 184 ребенка до пяти лет[147].
Следующий массовый голод в деревне преступный коммунистический режим организовал в период коллективизации в начале 1930-х гг. По подсчетам специалистов, в то время в СССР погибло около 2 млн, по другим данным — 3–4 млн и даже 7 млн человек. В. В. Кондрашин приводит
Так, в голодающих районах из-за отсутствия нормальной пищи люди вынуждены были питаться суррогатами, и это приводило к росту смертности от болезней органов пищеварения. Актовые книги за 1933 г. показывают резкое ее увеличение (в 2,5 раза). В графе «причина смерти» появились записи: «от кровавого поноса», «от геморройного кровотечения вследствие употребления суррогата», «от отравления затирухой», «от отравления суррогатным хлебом». Значительно увеличилась смертность и в связи с такими причинами, как «воспаление кишечника», «желудочная боль», «болезнь живота» и т. д.
Другим фактором, вызвавшим рост смертности в 1933 г., стали инфекционные болезни: тиф, дизентерия, малярия и др. Записи в актовых книгах позволяют говорить о возникновении здесь очагов эпидемии тифа и малярии. В селе Кожевино Нижне-Волжского края в 1933 г. из 228 умерших 81 умер от тифа и 125 — от малярии. О масштабах трагедии села говорят следующие цифры: в 1931 г. там умерло от тифа и малярии 20 человек, в 1932 г. — 23, а в 1933 г. — свыше 200 человек. Острые инфекционные (тиф, дизентерия) и массовые инвазионные (малярия) заболевания всегда сопутствуют голоду.
В актовых книгах обозначены и другие причины смерти населения в 1933 г., отсутствовавшие в прошлом, а теперь определявшие рост смертности и прямо указывавшие на голод: многие крестьяне умерли «от голода», «от голодовки», «от бесхлебия», «от истощения организма на почве голодания», «с недоедания хлеба», «от голодной смерти», «от голодных отеков», «от полного истощения организма на почве недостаточного питания» и т. д. В селе Алексеевка из 161 умершего 101 погиб от голода.
Эпицентр голода, характеризующийся наивысшим уровнем смертности и самой низкой рождаемостью, находился, видимо, на территории Саратовской области, на Правобережье и в левобережных кантонах Автономной Советской Социалистической Республики Немцев Поволжья (НП АССР). В 1933 г. уровень смертности сельского населения на Правобережье по сравнению со средним уровнем смертности в 1927-1932 и 1934–1935 гг. увеличился в 4,5 раза, на Левобережье — в 2,6 раза, на территории исследованных районов НП АССР — в 4,1 раза. Рождаемость в 1933–1934 гг. по сравнению с ее средним уровнем в 1929–1932 гг. упала на Правобережье в 4 раза, на Левобережье — в 3,8 раза, в районах НП АССР — в 7,2 раза. В результате голода были существенно подорваны жизненные силы поволжской деревни. Об этом свидетельствует резкое падение рождаемости во многих саратовских и пензенских деревнях: судя по записям в актовых книгах, во многих деревнях уже не игралось столько свадеб и не рождалось столько детей, сколько в предшествующие коллективизации и голоду годы.
Голод 1932–1933 гг. оставил глубокий след в народной памяти. «В тридцать третьем году всю поели лебеду. Руки, ноги опухали, умирали на ходу», — вспоминали старожилы саратовских и пензенских деревень частушку, в которой отразилась эта трагедия. В ходе анкетного опроса 99,9% респондентов подтвердили наличие голода в 1932–1933 гг., а также тот факт, что он был слабее голода 1921–1922 гг., но сильнее голода 1946–1947 гг. Во многих районах масштабы голода были очень велики. Такие деревни, как Ивлевка Аткарского района, Старые Гривки Турковского района, колхоз им. Свердлова Федоровского кантона НП АССР, почти полностью вымерли. «В войну не погибло столько в этих деревнях, сколько погибло во время голода», — вспоминали очевидцы[148].
В стране, где от голода погибло несколько миллионов человек, где в нарушение всех мыслимых правовых и моральных норм были репрессированы сотни тысяч человек, где было уничтожено почти все сельскохозяйственное производство, официальная коммунистическая историография об итогах коллективизации с беспримерной лживостью и цинизмом утверждала: «На основе сплошной коллективизации был разгромлен и в основном ликвидирован последний эксплуататорский класс в стране — кулачество… Не стало безработицы в городе и нищеты в деревне. В стране осуществилась подлинная культурная революция»[149].