Страдания Адриана Моула
Шрифт:
Простила бы папу, тогда бы не ревела по ночам. А что? Он же извинился!
9 ноября, вторник
В школе так за маму волновался, что ни хрена не соображал. Мистер Ламберт чуть меня из класса не выпер за то, что я в окно пялился, когда нужно было писать про будущее британской сталелитейной промышленности.
– Ворон считаешь, Адриан? Три минуты осталось. Заканчивай и сдавай работу.
Ну я и написал по-быстрому: “По-моему, пока у власти находится
Влетит мне здорово, сам знаю. Плевать.
10 ноября, среда
У мамы совсем крыша поехала. С утра как убираться начала, так и не остановилась, пока весь дом не выдраила. Даже все шторы поснимала. Теперь любой прохожий может заглянуть в окно и увидеть всю нашу интимную жизнь.
Вечером, когда я перед зеркалом в гостиной считал прыщи на плечах, мистер О'Лири с улицы как заорет:
– А сзади на шее еще один есть, смотри не пропусти, парень!
Вот гад-то! Пятнадцать лет на свете прожил, но только теперь понял, какую великую роль играют занавески в цивилизованном английском обществе.
Сегодня умер русский премьер мистер Брежнев. Все мировые лидеры слали в Кремль лживые телеграммы, сожалея о смерти мистера Брежнева.
11 ноября, четверг
Вернулся из школы, а мамина сумка для пикника из коридора пропала. Мамы тоже нигде нет, только записка на коробке от печенья:
В 15.35 отошли воды. Меня отвезут в родильное отделение Королевской больницы. Возьми такси. Пять фунтов в банке для спагетти. Не волнуйся.
Целую, мама.
P. S. Пес у миссис Сингх.
Ох, до чего же у нее почерк корявый.
Как в такси до больницы ехал, и вспоминать неохота. Я всю дорогу пытался вытащить руку из макаронной банки, а таксист косился и талдычил:
– Перевернул бы банку, и все дела, олух!
Мы уже у входа в больницу остановились, я все еще с банкой бился, а он на это дело глядел да насвистывал сквозь зубы, зараза. Потом пригрозил, что возьмет с меня за простой. У меня вся рука аж синяя, а ему по фигу! Посвистел еще часок и говорит:
– А сдачи с пятерки у меня все равно нет.
Я чуть не разревелся, пока руку вытаскивал из банки. Казалось, что мама меня зовет; честное слово, голос ее слышал. Достал все-таки эти несчастные пять фунтов, сунул таксисту и рванул из машины в больницу. На первом этаже лифт нашел, запрыгнул и нажал кнопку “Родильное”.
Ой, мамочки! Как будто на другую планету попал или в Хьюстонский космический центр.
Тетка в белом халате спросила, откуда я взялся и кто я такой.
– Адриан Моул.
– В родильное
– Да.
Зачем я это ляпнул? Зачем? Зачем?!
– Палата номер 13. Она что-то упрямится.
– Ага, она у нас упрямая.
Я пошел по коридору в ту сторону, куда тетка показала. Повсюду двери хлопают, а за ними одни женщины, и все к каким-то жутким штуковинам пришпилены. Вопли и стоны вокруг, дико страшно. Наконец нашел палату, на двери которой табличка с цифрой 13. Заглянул внутрь. Мама лежала на специальной кровати и читала “Воспоминания охотника на лис” Зигфрида Сассуна (29).
Кажется, обрадовалась, увидев меня. Сразу спросила:
– Адриан, зачем приперся в больницу с банкой для спагетти?
Я хотел рассказать про банку, но не успел, потому что мама вдруг скривилась и запела “Ночью всегда труднее”.
Попела немножко, замолчала и снова стала нормальной. Даже засмеялась, когда услышала историю про банку и паскудного таксиста. Потом пришла черная сестра, очень добрая, и спросила у мамы:
– Ну, как тут дела? Все в порядке, зайчик?
– Да, – отвечает мама. – А это Адриан.
Сестра велела мне надеть маску с халатом и сесть в уголке.
– Скоро тут такое начнется, дружок!
Полчаса прошло или около того. Мама почти не разговаривала, зато песни пела не умолкая и руку мне стискивала. Потом черная сестра снова пришла, сказала, что мне пора уходить. Я вскочил и хотел из палаты двинуть, но не смог свою руку из маминой выдернуть. Тогда сестра велела мне даром не сидеть, а считать схватки. А откуда мне знать, что такое схватки? Дождался, чтобы сестра ушла, и спросил у мамы. Она зубами заскрипела, но ответила:
– Это когда очень-очень больно.
– А почему тебе укол не сделали?
– Терпеть не могу, когда у меня за спиной копошатся.
Потом она уже не могла поддерживать разговор, потому что очень-очень больно было каждую минуту. Мама совсем умом тронулась; врачей набежала куча, все стали на нее орать, чтобы тужилась. Я сидел у самой стенки, рядом с маминой головой, и старался не смотреть туда, где врачи и сестры всякими блестящими штуковинами клацали. Мама без остановки пыхтела и дышала громко-громко, как на Рождество, когда шарики надувает. А все вокруг вопили во все горло:
– Тужьтесь, миссис Моул, тужьтесь!
Мама и тужилась, пока у нее глаза на лоб не полезли.
А вокруг еще громче вопят:
– Еще! Еще! Сильнее!
У мамы опять крыша поехала, и тогда доктор заорал:
– Головка показалась!
Я как рвану со стула к двери! А мама как закричит:
– Адриан! Где Адриан?! Не хочу без Адриана!
Я тоже не хотел бросать ее одну с кучей незнакомых людей, поэтому обещал остаться.
Следующие три минуты я смотрел только на мамину родинку на щеке; глаз не отрывал, пока не услышал голос медсестры-негритянки: