Страх и отвращение предвыборной гонки – 72
Шрифт:
Но у нас не было выбора. Масло уже кипело на огне. Когда наступают крутые времена, надо браться за дело круто. Так сказал Эд Маски.
Моей следующей задачей после избрания моего брата президентом Соединенных Штатов будет политическое уничтожение Хьюберта Хамфри.
Странно, как такая вещь может застрять в памяти. Я могу ошибиться в одном или двух словах, но фразу в целом помню… И теперь, 12 лет спустя, на рассвете дождливого серого
В те времена Бобби еще был «безжалостен»… Подходящее слово, чтобы описать, что я чувствую сейчас после просмотра утренних новостей CBS, в которых сообщили, что Хьюберт только что выиграл предварительные выборы в Западной Вирджинии. Он побил Джорджа Уоллеса два к одному и теперь направляется в Калифорнию на определяющую ход выборов церемонию 6 июня.
Это очень удобно для меня, потому что я планирую оказаться в Калифорнии в то же время: выбраться на дорожные испытания нового «Винсент Черная тень»… И, возможно, поездить за Хьюбертом некоторое время, преследовать его по всему штату, как Голем, и фиксировать его финальное действо для потомков.
Помнишь меня, Хьюберт? Я тот, кому вдарили по животу полицейской дубинкой на углу Мичиган и Бальбоа в тот дьявольский вечер среды четыре года назад в Чикаго… В то время как ты смотрел вниз из своего люкса на 25-м этаже «Хилтона» и обливался слезами из-за слезоточивого газа, поднимающегося от Грант-парка.
Я никогда не таю обиду дольше, чем нужно, Хьюберт, и у меня такое чувство, что мы собираемся списать все со счетов. Большой Эд был первым… Затем ты… А после этого кто-то другой.
Ничего личного. Но пришло время платить. Ворон выкликает твое имя, Хьюберт; он говорит, что ты все еще кое-что должен, и долги придется погасить в полном объеме 6 июня. Монетой этого королевства, и на это раз никаких кредитов, никаких отсрочек.
Сегодня с утра с головой у меня не очень. Эти зверские ночи вторника губят мое здоровье. На прошлой неделе в это время я расхаживал по своему номеру на седьмом этаже отеля «Нейл Хаус Мотор» в городе Коламбус, Огайо, время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть из окна на ранние утренние автобусы, которые только что поехали по Хай-стрит… Я слушал «Грэйтфул Дэд» и потягивал бурбон, стараясь не отождествлять себя с алкашом, рухнувшим в дверях cалона париков мистера Анджело там, внизу, у светофора, перед прохладной зеленой лужайкой здания Капитолия.
Я только что ушел от Пэта Кэдделла, специалиста по анализу избирателей из команды Макговерна, который, что-то бормоча себе под нос, стоял в коридоре возле оперативного штаба, где он, Фрэнк Манкевич и еще человек шесть всю ночь обсуждали неудачные результаты выборов, полученные из Толедо, Янгстауна и Цинциннати.
«Черт возьми, — бормотал он. — Я все еще не могу поверить, что это случилось! Они украли их у нас! — Он покачал головой и пнул ногой плевательницу, стоявшую у лифта. — Мы выиграли эти проклятые выборы! У нас все было схвачено, мы застолбили выдвижение за нами, но эти гады украли его у нас!»
Это было более или менее правдой. Если бы Макговерн с его организованным в последнюю минуту блицкригом
К рассвету среды соперники вроде бы шли голова в голову, но где-то около пяти утра Гарольд Химмельман, наблюдатель Макговерна по Огайо, поднял телефонную трубку в оперативном штабе в «Нейл Хаус» и чуть не упал со стула, услышав результаты подсчетов в центре Кливленда. Макговерн уже победил в трех из четырех избирательных округов в Кайахоге, и все, что ему теперь требовалось, чтобы взять штат — вместе с 38 дополнительными делегатами, зарезервированными для победителя, — это получить более-менее приличные результаты в 21-м округе, у черных избирателей, в вотчине конгрессмена Луиса Стокса.
Десять секунд после того, как он поднял трубку, Химмельман орал: «Что? Господи боже! Нет! Этого не может быть!» (Пауза.) Затем: «Аххх, дерьмо! Это невозможно!»
Он повернулся к Манкевичу: «Все кончено. Послушайте это…» Он снова поднес трубку к уху: «Скажи еще раз… ладно, да, я готов». Он подождал, пока Манкевич взял карандаш, а затем начал выдавать цифры: «Сто девять к одному! Сто двадцать семь к трем!.. Господи…»
Манкевич вздрогнул, затем начал записывать цифры. Кэдделл откинулся на спинку стула и погрозил обоими кулаками куда-то в потолок. Химмельман продолжал выдавливать из себя цифры: фантастический разгром, невероятно, но 21-й округ стал полным провалом.
— Ну… — протянул он наконец. — Спасибо за звонок в любом случае. Что? Нет… Но мы, черт возьми, что-то предпримем. Да, я понимаю, что… (Пауза.) Черт возьми, я знаю, что это не ваша вина! Конечно! Мы кого-нибудь засадим в тюрьму… Да, это слишком очевидно… (Хочет повесить трубку, затем снова делает паузу.) Скажи, сколько еще голосов им там осталось подсчитать?
— Столько, сколько им нужно, — пробормотал Манкевич.
Химмельман взглянул на него, поморщился, потом повесил трубку.
— Каков будет результат? — спросил Фрэнк Кэдделла. — Около 30 000 к шести?
Эксперт пожал плечами.
— Кого это волнует? Нас поимели по полной программе. Мы никогда не оправимся от этого, не поможет даже Акрон.
В этот момент в номер вошел старый негр-коридорный, неся кофейник и небольшую жестяную коробку, в которой, как он сказал, лежали два запрошенных мной «Алкозельцера», но когда я открыл коробку, в ней был только грязный вазелин.
— Что это, твою мать? — спросил я.
Он взял коробку и долго внимательно осматривал ее.
— Ну… чертова страна, — выдавил он наконец. — Откуда эта штука прибыла?
— Наверное, из Нэшвилла, — сказал я. — Это вазелин «Белая роза», как пить дать.
Он медленно кивнул:
— Да-а-сссс… мабыть так…
— Никаких может быть, — отрезал я. — Я знаю эту штуку. 1958 год… Господи боже, старина! Этой смазке 14 лет! Для чего вы хранили ее?