Страх и отвращение в Лас-Вегасе
Шрифт:
Это оказалось напрасной потерей времени, хуевым времяпрепровождением, которое было лишь — чисто ретроспективно — дешевым оправданием для тысячи легавых, проведших несколько дней в Лас-Вегасе и предъявивших счет налогоплательщикам. Никто ничему не научился, — или хотя бы ничему новому. За исключением, пожалуй, меня… и все, что я усвоил: Национальная Ассоциация Окружных Прокуроров на десять лет отстала от суровой правды и грубых кинетических реалий того, что они только сейчас научились называть «наркотической культурой», в омерзительный год Господа Нашего, 1971-й.
Они
Большой рынок в наши дни заполнили дауны. Красные и смэк — секонал и герой» — и адское снадобье хуевой выращенной на дому травы, опрысканной всем: от мышьяка до лошадиных транквилизаторов. Сегодня продается то, что Вырубает Тебя на Хуй, — всякие короткие замыкания твоего мозга, притупляющие его как можно дольше. Рынок гетто пышным цветом расцвел на окраинах. Городские вовсю перешли к иньекциям в мышцу или даже по вене… и на каждого бывшего спид-фрика, которого в качестве утешения прибило к гере, приходится до 200 подростков, подсевших на нее прямо с Секонала. Они никогда даже не парились пробовать спид.
Стимуляторы больше не в моде. Метедрин на рынке 1971 года почти такая же редкость, как чистая кислота или ДМТ. «Расширение сознания» отправилось в отставку с Эл-Би-Джеем… и уместно заметить, что дауны появились вместе с Никсоном.
Прихрамывая, я забрался в самолет без особых проблем, не считая волны уродливых вибраций — от других пассажиров… Но мою башню к тому времени сорвадо уже настолько, что я бы не удивился, если бы забрался на борт голый, покрытый гнойными сифилитическими бубонами. И выпихнуть меня отсюда понадобится чудовищная физическая сила. Я вышел так далеко за пределы простой усталости, что начал ощущать себя прекрасно приспособленным к идее перманентной истерии. Легкое недопонимание между мной и стюардессой могло заставить меня расплакаться или сойти с ума…. и эта женщина тонко прочувствовала ситуацию, потому что обращалась со мной очень вежливо.
Когда я захотел добавить кубики льда в мою «Кроваую Мэри», она их очень быстро принесла… а когда у меня кончились сигареты, она дала мне пачку из своей собственной сумочки. Она занервничала лишь однажды, когда я достал из сумки грейпфрут и начал резать его охотничьим ножом. Я заметил что она очень внимательно за мной наблюдает, и попытался обратить все в шутку. «Никогда не путешествую без грейпфрутов, — сказал я. — А достать по-настоящему хороший трудно, пока вы не разбогатеете».
Она кивнула.
Я снова одарил ее гримасой-улыбкой, но было трудно понять, о чем она думает. «Вполне вероятно, — заключил я, — что она уже решила высадить меня из самолета в клетке, когда мы прибудем в Денвер».
Я спал, когда наш самолет пошел на посадку, но толчок от приземления тут же вырвал меня из объятий гипноза. Я глянул в окно и увидел Скалистые Горы. «Какого хуя я здесь делаю?» — удивился я. — Какая-то нелепица». Я решил поскорее позвонить моему адвокату и заставить его выслать мне немного денег, чтобы купить огромного добермана-альбиноса. Денвер — национальная расчетная палата по краденым Доберманам; они поступают сюда со всей страны.
Раз уж я оказался здесь, почему бы не обзавестись заодно и злой собакой? Но сначала найти что-то для успокоения моих нервов. И тут же, как только приземлился самолет, я помчался по коридору в аптеку аэропорта и спросил у продавщицы коробку амилнитрата.
Она засуетилась и отрицательно покачала головой:
— Нет, нет. Я не могу продавать такие вещи без рецептов.
— Знаю, — сказал я. — Но, видите ли, я — доктор. Мне не нужен рецепт.
Продавщица все еще колебалась.
— Ну-у… а вы можете показать мне свое удостоверение? — промычала она.
— Конечно. — И я распахнул свой бумажник, дав ей полюбоваться полицейским значком, пока шарил по отделениям. Наконец, я обнаружил свою льготную карточку священника, согласно которой я был доктором богословия, и, соответственно, главой Церкви Новой Истины.
Продавщица внимательно ее исследовала, затем вернула обратно. Я почувствовал как в ее манерах появилось должное уважение. Ее глаза потеплели. Она, казалось, хотела до меня дотронуться.
— Надеюсь, вы извините меня, доктор, — сказала она с приятной улыбкой. — Но я обязана спрашивать. У нас здесь по округе шатаются самые настоящие фрики. Всякие разные опасные наркоманы. Вы никогда бы не поверили…
— Не беспокойтесь. Я все прекрасно понимаю, но у меня плохое сердце, и я надеялся…
— Ну конечно же! — воскликнула она, и в считанные секунды вернулась с десятком ампул. Я заплатил ей, не поддавшись соблазну использовать чековую книжку. Затем открыл коробку и прямо перед ней немедленно взломал одну ампулу под своим носом.
— Благодарите бога, что у вас молодое и сильное сердце. Если бы я был на вашем месте, я бы никогда… ах… срань господня!.. что? Да, а сейчас вы должны меня извинить, меня накрыло.
Я повернулся и, пошатываясь, взял курс по направлению к бару.
— Да пребудет с вами Господь, свиньи! — заорал я двум морским пехотинцам, заходящим в мужской туалет.
Они посмотрели на меня, но ничего не сказали. К тому времени я уже хохотал как безумный. Но это без разницы. Я был просто еще одним охуевшим духовным лицом, с больным сердцем… Черт, да они с удовольствием проводят меня до «Дворца Брауна». Я отправил в свою топку еще одну ампулу амила, и когда зашел в бар, мое сердце переполняло безудержное веселье. Я чувствовал себя как монстрообразная реинкарнация Горацио Элджера… Человеком, способным на поступок, и просто достаточно больным, чтобы быть абсолютно уверенным в себе.