Страх полета
Шрифт:
Слишком самовлюбленно! (Я скомкала еще один лист бумаги.) Я где-то читала, что письмо ни в коем случае нельзя начинать с личного местоимения. К тому же, как я могу писать «только что получила», когда с того времени прошел год? Рискну еще раз.
Ваше письмо от 12 ноября 1967 года я обдумывала длительное время. Мне очень жаль, что я не ответила Вам сразу, но…
Это слишком лично. Очень ей надо, чтобы я плакалась ей в жилетку о своих невротических проблемах с написанием писем! Да ей на это плевать!
В конце концов, через два года,
Создание, явившееся для лечения к доктору Хоппе в Гейдельберге, было трепетным и одновременно самоуверенным. Постепенно я научилась подготавливать рукописи и писать письма. Я чувствовала себя поначалу как загнанный зверь, которому пришлось упражняться в правописании. Доктор Хоппе стал моим поводырем. Он был мягок, терпелив и забавен. Он научил меня, как перестать себя ненавидеть. Это большая редкость среди психоаналитиков, а тем более, среди немцев. Я постоянно несла всякий вздор типа: «Что ж, придется отказаться от бессмысленного занятия сочинительством и попросту родить ребенка». А он терпеливо объяснял мне ложность подобного «решения».
Мы не виделись два с половиной года, но я как-то посылала ему свою первую книгу стихов, и он мне ответил.
— Ну фот, — протянул он, как немец из комедии, на которого он совершенно не походил. — Вижу, у вас больше нет проблем с написанием писем…
— О да, зато у меня куча других проблем… — и тут я обрушила на него всю эту запутанную историю, произошедшую с нами по приезде в Вену. Он сказал, что интерпретировать эту историю не намерен. Он сказал, что хотел бы всего лишь напомнить мне то, что много раз повторял раньше.
— Вы не делопроизводитель, вы — поэт. Почему вы считаете, что ваша жизнь сложна? Почему вы думаете, что можно избежать конфликтов в жизни? Почему вы уверены, что можно избежать боли? Или страсти? О страсти нужно сказать особо. Неужели вы не можете все себе позволить, а потом все себе простить?
— Ни в коем случае. Проблема в том, что в душе я пуританка. Все развратники в душе пуритане.
— Но вы ведь не развратница, — отозвался он.
— Нет, но у этого слова такое небанальное звучание. Мне нравятся эти два «р», эта аллитерация.
Доктор Хоппе улыбнулся. Интересно, понял ли он слово «аллитерация»? Я припомнила, как я часто спрашивала его, понятен ли ему мой английский. По-моему, два с половиной года назад он не понимал ни черта.
— Как раз вы — пуританка, — сказал он, — и притом в наихудшем варианте. Вы поступаете, как вам заблагорассудится, но при этом ощущаете себя настолько виноватой, что не получаете удовольствия от жизни. В чем, собственно,
Во время лондонской эмиграции Хоппе нахватался всяких англицизмов. Я вспомнила, что ему очень нравилось это словечко «собственно».
— Мне бы тоже хотелось это знать, — сказала я.
— Самое ужасное в этом — то, что вы всегда упрямо пытаетесь привести свою жизнь в соответствие с нормой. Но даже если вы регулярно будете подвергаться психоанализу, ваша жизнь не станет от этого проще. На что вы рассчитываете? Может, этот мужчина — частица необходимого вашей жизни хаоса? Но почему вы должны отказаться от всего, не дав себе труда и времени обдумать свое решение?! Почему бы не подождать и не посмотреть, как будут дальше развиваться события?
— Будь я осторожнее, я бы подождала, но, боюсь, осторожности мне не хватает.
— Если не считать писания писем, — поддразнил он. — Вот в этом вы были чересчур осторожны.
— И это прошло, — сказала я.
Тут все начали выходить из зала заседаний, мы встали, пожали друг другу руки и попрощались. Мне оставалось решать свои проблемы самой. На этот раз не спасет меня никакой Добрый Папочка.
Мы с Беннетом провели долгую ночь во взаимных обвинениях, в колебаниях, затеять ли бракоразводный процесс или обоим покончить жизнь самоубийством. Мы клялись друг другу то во взаимной любви, то во взаимной ненависти, то в невозможности прожить друг без друга. Мы занимались любовью, стонали, плакали, опять занимались любовью. Нет смысла подробно все это описывать. В какой-то момент я подумала, что брак — это идиотский фарс с нервотрепкой в духе Оскара Уайльда или хитро продуманный способ изменять друг другу в стиле Айрис Мэрдок, но, честно говоря, наша ссора сильно напоминала сартровское «Взаперти», или — и того хуже — «Пока земля вертится» [46] .
46
Название одной из старейших и известнейших мыльных опер.
Утром мы поплелись на конгресс и послушали итоговые замечания по теме агрессии, сделанные Анной Фрейд и другими светилами психоанализа (среди которых был и Адриан, прочитавший доклад, написанный мною несколькими днями раньше).
После окончания заседания, пока Беннет разговаривал с каким-то своим нью-йоркским приятелем, мы с Адрианом затерялись в толпе.
— Поедем вместе, — предложил он. — Мы грандиозно с тобой повеселимся — это будет наша одиссея.
— Соблазнительно, но я не могу.
— Почему?
— Давай не будем об этом — прошу тебя.
— Солнышко, если надумаешь — встретимся после завтрака. А сейчас у меня тут еще одна встреча, потом я вернусь в пансионат паковать вещи. Я заеду за тобой после завтрака, часа в два. Настройся, голубушка. Решайся. Беннета я, конечно, тоже приглашаю. — Он состроил мне рожу и послал воздушный поцелуй. — Пока, солнышко, — и быстро ушел.
Я опять подумала, что, может быть, никогда его больше не увижу, и у меня подогнулись колени.