Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка
Шрифт:
— Одну. Самую нужную. Их было несколько.
— Хорошо. Пусть одну. Это упрощает задачу технически. Второй вариант. Он берет тетрадку вполне легально, с разрешения Инны Константиновны, и не возвращает ее. Говорит, что там нет ничего интересного, например. Ведь она не могла его проверить. Что вы скажете об этих вариантах?
— Один из них подходит, наверно. Но вы, я вижу, из сферы моральной переходите в сферу криминальную. Это условный рефлекс? Я предупредил вас, что к смерти
— Как знать! Скажите, Игорь Анатольевич, а не могла эта тетрадка попасть вам в руки до гибели Тихомирова?
— Не понимаю.
— Вы нашли ее после его смерти?
— Я сказал.
— Конечно. Но разрешите еще один вопрос.
— Пожалуйста!
— Что бы вы сделали — предположим невероятное, — если б эта тетрадка попала вам в руки все-таки до смерти Тихомирова?
— А вы правда в отпуске?
— Правда.
— Не знаю, что бы я сделал. Во всяком случае, я не пошел бы с ним в ресторан после защиты.
— Да, это можно считать психологическим алиби.
— Мне уже необходимо алиби?
— Помните, я задавал этот вопрос вам? Когда вы доказывали, что были в ресторане в ночь смерти Тихомирова. Не слишком ли много у вас алиби?
— Не знаю еще, как я ими распоряжусь и какие из них могут понадобиться. Но вы, кажется, не в отпуске.
— В отпуске. И дело закрыто.
— Однако вы готовы возобновить его, если найдутся основания?
— Так полагается по закону. Но пока мы беседуем без протокола, мне бы хотелось задать вам еще один вопрос.
— "Спрашивай — отвечаем".
"Пожалуй, он стал раздражаться!"
— Что вы почувствовали, когда узнали о поступке Тихомирова?
— Ну, это уже напоминает интервью с кинозвездой или знатным шахтером. "Что вы почувствовали?"
— А все-таки?
— Знаете, этот поворот нашего разговора выветрил у меня вместе со спиртным всю достоевщину. Я не Митенька Карамазов. Я снова чувствую себя современным и сдержанным человеком. В таком духе и отвечу: он мне не понравился.
— И только?
— Может быть, немного больше.
— Насколько?
— Я бы мог сказать ему несколько слов.
— А дать по морде?
— Возможно.
— А…
— …Выбросить из окна?
— Да, выбросить из окна?
В ресторане стало совсем тихо, даже оркестр умолк. Мазин смотрел через плечо Рождественского на эстраду и видел, как беззвучно надувает щеки саксофонист и словно на пуховые подушечки ложатся палочки ударника. "Зачем эта блондинка разевает рот?" — подумал о певице и перевел взгляд на Рождественского. Взгляд веселый, подбадривающий: "Ну что же ты, дружок?"
— Вы меня разочаровали, гражданин следователь.
—
— Примитивно.
— Нет, — замотал головой Мазин, чувствуя вдруг прилив опьянения. Все делаю правильно. Почему вы не хотите ответить на мой вопрос?
— Считаю его неприличным.
— Ничего подобного, гражданин Карамазов. Совсем по другой причине.
— Я не Карамазов.
— Может быть, Раскольников?
— Моя фамилия Рождественский.
Мазин захохотал:
— Неужели не скажете? А если я догадаюсь сам?
— Попробуйте, Порфирий Петрович.
— Не обидитесь?
— Не знаю.
— Ладно. Человек в отпуске может позволить себе и лишнее. Вы не хотите ответить на мой вопрос не потому, что считаете его опасным, а потому, что он поставил вас в глупое положение. Сказать: "Нет" — вам неудобно Ведь вы мужчина! А сказать: "Да, я мог его вышвырнуть, он этого заслужил" — вы тоже не можете, потому что получили определенное воспитание и не любите врать. Ведь вы не вышвырнули бы из окна Тихомирова, Игорь Анатольевич? А?
— Вы, кажется, проповедуете самосуд!
— Увы! Не имею права. Только уточняю факты.
— Это не факты, а предположения. Что бы я мог сделать, если бы… Хорошо, если вас это интересует… Я бы в самом деле не стал его убивать. Не так воспитан, как вы проницательно заметили.
— Польщен. Но какого же черта вы делали у Тихомирова ночью, после защиты? Зачем вы поехали туда?
— Когда?
— В то самое время, когда, по вашему первому алиби, вы сидели здесь, а по второму — еще ничего не ведали об украденных записях?
— Ну, знаете…
— Знаю.
— Что вы знаете?
— Что вы были там.
— Это неправда!
— Правда, Игорь Анатольевич, правда, — сказал Мазин тихо.
— Откуда вы знаете? — спросил Рождественский тоже негромко.
— Около двенадцати ночи вашу машину видели возле дома, причем не на стоянке, а возле автобусной остановки, в стороне.
Удивительно, но Мазину показалось, что Рождественский обрадовался:
— Но меня-то не видели!
Мазин подумал:
— Нет.
— И не могли видеть, потому что я был здесь.
— Тут имеется небольшая неувязка, вы правы, но ведь на машине нетрудно создать видимость совпадения сроков. Каких-нибудь пятнадцать минут — и вы там. Еще пятнадцать — и вы здесь.
— Остроумно. Если вы только не выдумали насчет машины.
— Нет, не выдумал.
— А кто ее видел?
— Машину видел квартирант вашего сторожа. Прокофьича.
— Я с ним не знаком.
— Возможно, но он узнал чертика.
— И только?
— Деталь характерная.