Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка

Шестаков Павел Александрович

— Я не смогу. Я скажу правду. Скажу, что сама дала ему тетрадь.

— Это его не вырулит. Наоборот. Опозорит.

— И меня тоже. Поэтому ты не сделаешь этого.

Он не ожидал такого ответа. Он замолчал. Он не мог нанести удар Инне. Но и отказаться от мести не мог. У него был трезвый аналитический мозг. И он подсказал решение.

— Хорошо. Я не сделаю тебе больно. Это факт. Я сделаю другое. Я все-таки скажу. Скажу ему самому. Пусть он знает, что он сволочь.

Игорь Рождественский:

— Это был вопрос принципа. Он должен

был получить по морде. Я уверен, что заставил бы его не только бояться. От страха он бы начал заметать следы и был бы вынужден в той или иной форме признать приоритет Кротова. Я сказал Инне, что поеду к Антону…

— Когда ты намерен это сделать?

— Сейчас.

— Ты думаешь, он дома?

— Да. Он собирался из ресторана домой, вернее, ко мне.

— Но он может быть не один.

— Светки там нет. Для бедной девушки единственное сокровище — ее репутация. Она отказала ему. Я сам слышал. Мораль прежде всего.

— Тогда к нему поеду я…

Инна:

— Не знаю, почему я так решила.

— Потому что думала, что он вернется. Ей не удалось купить его своей тетрадкой, так она решила взять на испуг.

Это сказала Светлана. Сказала зло.

Мазин посмотрел на нее чуть прищурившись. Потом перевел взгляд на Инну. Та нахохлилась, как птица на ветке в тусклый осенний день.

— До вас еще дойдет очередь, Светлана.

— При чем тут очередь? Мы что, в магазине? Зачем вы меня сюда вызвали? Помучить захотели? Зачем мне слушать, как они его ненавидели? Как до смерти дошел? Зачем?

— Перестаньте. Я вам скажу зачем. Немного позже.

Инна вдруг сделала жест рукой:

— Не нужно осуждать эту девушку. Я понимаю ее. Я ей ненавистна, а я ее считаю виновницей своих несчастий. Я не собиралась никого "брать на испуг". Совсем наоборот. Мне хотелось выручить Антона. Я, правда, не знала как. Но я поехала.

"Именно выручить. Как? Конечно, не знала. Просто гнала машину по пустым ночным улицам и думала, думала. И ничего не могла придумать, кроме одного, — сделать для него все, что можно, и уйти. Уйти, забыть и остаться одной. Остаться в комнате с нелепым дикарским оружием. В музее, где развешаны по стенам некрасивые кавалеры в париках, отстрадавшие свое двести лет назад. Остаться в городе, пыльном летом, дождливом зимой, одной рядом с миллионом людей. И она останется, сначала спасет его — теперь уже по-настоящему спасет, — а потом останется одна и никогда больше не позволит себе мучиться и надеяться".

"А если он захочет вернуться?" Эта мысль жила подсознательно, Инна загоняла ее внутрь, не давала хода. Но она изловчилась и выскочила из-под контроля, взяла за горло.

Инна нажала на тормоз. Раздался лязг, потом тишина. И еще — пустота и темнота. Инна опустила голову на руль и коснулась лбом холодной пластмассы. Но ничего страшного не произошло. И не стоило бояться. Захочет он вернуться или нет, она устала. То, что было, кончилось.

Инна, огляделась и увидела, что "Волга" стоит в

самом конце проспекта. Отсюда до высотного дома было совсем близко. Она решила оставить машину здесь…

— Я не собиралась скрываться. Просто, когда подъехала, сориентировалась не сразу и пошла к дому пешком. Лифт не работал, пришлось подниматься по лестнице. Перед дверью я отдышалась немного. В квартире было тихо. Я даже подумала, что Антона еще нет. Но позвонила.

Он пришел недавно, за несколько минут до Инны. Снял пиджак, повесил на спинку стула, развязал галстук и взялся за запонки, когда позвонили. Наверно, он подумал, что пришла Светлана, потому что Инна увидела на его лице улыбку.

— Это ты? — спросил он, и улыбка ушла, появилась тревога.

Инне стало больно:

— Да, это я. Можно зайти, или ты не один?

— Я один. Заходи.

Она вошла и еще раз оглядела его при свете электрической лампы, высокого, подтянутого, в белой новой рубашке с расстегнутым воротником и лицом желтоватым, усталым, довольным и тревожным одновременно.

— Садись.

— Спасибо.

Он ждал, что она скажет, а ей не хотелось говорить ничего. И еще она видела, что он не вернется, и ей снова было это не безразлично, а больно, и уже не хотелось спасать этого чужого человека, которого она увидела сейчас в первый раз, именно в первый раз такого.

— Я тебя слушаю.

— Я пришла не объясняться, Антон.

Он нахмурился, потому что понял, что все, что происходит, серьезно.

Инна:

— Я не знала, что сказать. Нужно было говорить главное, о том, что Игорю все стало известно, но я вдруг подумала, что Антон может не поверить мне, решить, что я сама рассказала Игорю и приехала отомстить или, что еще хуже, попытаться вернуть его угрозой. Было ужасно стыдно, и я растерялась…

— Тебя бы следовало поздравить.

— Только не тебе.

— Почему? Может быть, именно мне.

— Ты приехала поздравить меня?

От неуверенности он становился грубее.

— Нет, я бы не решилась. Ты мог быть с другой женщиной…

— Ну?

Она заметила, что он бледен не только от усталости. Он все-таки немало выпил в ресторане.

— Разве я не имею права быть с другой женщиной?

— Кто же тебе может запретить?

— А ты бы хотела запретить?

Незаслуженная враждебность ранила.

— Не будем об этом, Антон.

— Вот именно. Не будем.

— Хорошо, что ты сразу дал мне понять, что назад дороги нет.

— Ты сама ее перечеркнула.

— Может быть.

— Не может быть, а только так.

В словах его звучало пьяное упорство, стремление добиться своего, даже ненужного.

— Ты хотела, чтобы я всегда… чтобы я знал свое место.

— Не нужно…

— Свое плебейское место!

— Антон! Я тебя любила.

Это "любила" в прошедшем времени не обрадовало, а резануло его. Щепоть соли на то, что он растравлял пьяно и искусственно, вопреки смыслу.