Страх
Шрифт:
– Не мешай! – одернула его Ганна.
– Хорошая песня, – сказал Саша.
Люда сняла руку с его плеча, посмотрела в глаза, тихо спросила:
– А ты что, не знаешь ее?
– Нет.
Она отвернулась, помолчала, потом опять посмотрела на него, тихо, но внушительно произнесла:
– А коль не знаешь – молчи!
Он понял свою ошибку: эта песня появилась, когда он был в ссылке, все ее знают, он один не знает, вот и выдал себя. Люда оправила на себе платье и этим движением отстранилась, спросила Ангелину Николаевну о какой-то
Рухнуло ощущение, что он такой же, как и все, «простой советский человек». Нет, не такой же! Любое неверное, невпопад сказанное слово выдает его, хватило хоть ума не спорить с Глебом об Акимове. Три года он не был ни в кино, ни в театре, не знает новых песен, новых книг, даже машин новых не знает. Жизнь изменилась, и нельзя показывать, как он отстал. Лучше помалкивать, отделываться междометиями, пока не наверстает упущенное.
– Надо выйти, – Леонид встал.
– И мне, пожалуй, не мешает на дорожку, – присоединился к нему Глеб.
Они вышли.
И тут же Люда раздраженно сказала Ганне:
– Тамарка твоя опять подвела.
– Задержал ее директор, срочная работа.
– «Срочная работа», – с тем же раздражением повторила Люда, – знаем… Этот директор имеет ее по-всякому – и на диване и на письменном столе.
– Ладно тебе, Людка, не заводись! – примирительно сказала Ангелина Николаевна.
– Должна была прийти, – не унималась Люда, – не можешь, не обещай!
– Ничего она не могла сделать. Начальники теперь ночами работают. В Москве по ночам не спят и нашим приказывают.
– Не надо было набиваться.
Вернулись Леонид с Глебом, и перепалка прекратилась. Саше была неприятна грубость Люды, и эта Тамарка всего лишь повод, чтобы высказать Саше свое раздражение, свое нерасположение. Отшивает его. Злится.
Саша посмотрел на часы. Половина второго. Как добираться до вокзала, трамваи ночью не ходят.
– Чего, дорогуша, на часы смотришь, – спросил Глеб.
– Мне на поезд, – ответил Саша.
– Куда едешь?
– В Москву.
– Поезд в восемь, успеешь. Мы тебя подбросим. Леонид, когда за тобой машина придет?
– В два часа велел.
– Довезем Сашу?
Саша выжидающе смотрел на Леонида. Вспомнит или не вспомнит, что звал на работу. Если вспомнит, тогда скажет: «Какой еще вокзал, ты же ко мне на грузовую идешь».
– Довезем.
Не вспомнил. Значит, никакие шоферы ему не нужны, трепался просто так, в подпитии. Ладно! Сорвался Калинин, поедем
Поодаль от дома стоял грузовой «газик», покрытый тентом, – дежурная машина, такие бывают в каждом гараже.
– Куда сначала, на вокзал? – спросил Леонид.
– Сначала меня завези, – приказала Люда.
– Так ведь в сторону.
– Трудно тебе? Или бензина жалко?
Леонид что-то проворчал и сел в кабину.
Глеб подтянулся на руках, перемахнул через борт, помог подняться Люде и Ганне, те сразу плюхнулись на скамейки, что стояли по бокам кузова, последним взобрался Саша.
Ганна привалилась к плечу Глеба, задремала или сделала вид, что задремала, чтобы не ссориться больше с Людой.
Люда мрачно молчала. Молчал и Саша. Все было безразлично. Сидел в темноте, прикрыв глаза, ни о чем не думая.
Они долго кружили по темному городу, наконец машина остановилась. Люда открыла заднюю полость брезента, огляделась.
– Так, приехали.
Она встала.
– Саша, помоги мне.
Саша не двигался с места.
– Ну выйди из машины, помоги женщине.
Саша выпрыгнул из кузова, подхватил Люду на руки.
– Езжайте! – крикнула Люда.
Приоткрыв дверцу, Леонид выглянул из кабины.
– Езжайте, езжайте! – повторила Люда и махнула рукой.
3
Они стояли возле двухэтажного дома с длинным рядом темных окон по фасаду. Люда дернула дверь – заперта.
– Гады! Специально от меня закрыли.
Она прошла вдоль дома, постучала в окно, выждала, постучала еще. Зажегся свет, занавески раздвинулись, изнутри толкнули форточку, раздался старушечий голос:
– Кто?
– Тетя Даша, это я, Люда, открой.
Форточка захлопнулась, Люда вернулась к подъезду Заспанная старуха в капоте, с всклокоченными седыми волосами впустила Люду и Сашу и, шаркая шлепанцами, удалилась в свою комнату.
Люда накинула на дверь здоровенный крюк, повела Сашу длинным тускло освещенным коридором, по обе его стороны располагались комнаты. Видно, была здесь когда-то гостиница, только в те времена не вешали рукомойники у дверей и не ставили под ними табуретки с тазами.
Люда повернула ключ во французском замке, открыла дверь, с порога дотянулась до выключателя, кивнула Саше:
– Входи!
Комната крохотная: шкаф, кровать, стол, кушетка, два стула, зеркало, несколько фотографий.
– Раздевайся!
Сашино пальто она повесила на вешалку рядом со своим, бросила на стул платок, пригладила перед зеркалом волосы, села на кровать, посмотрела на Сашу, глаза пьяные, мутноватые.
– Ну как тебе у меня?
– Хорошо, тепло, уютно.
– Лучше, чем в лагере?
– При чем тут лагерь?
– Ты же песен современных не знаешь. Скажи спасибо, я одна усекла, больше никто не слышал, а то бы все догадались. Теперь народ понимает, разбирается.
– В лагере песни не поют?
– Ну, в тюрьме.