Страна Арманьяк: Бастард. Рутьер. Дракон Золотого Руна (сборник)
Шрифт:
После портного мы собирались к сапожнику заказать мне новые ботфорты и туфли, но попали как раз на любопытное зрелище, происходящее на главной площади перед собором.
Судя по стечению народа, ходить по лавкам смысла не было, все пришли полюбопытствовать… на казнь. Да, самую обыкновенную казнь. Изловили шайку разбойников, которых вместе с парой еще чем-то провинившихся несчастных и собирались изобретательно извести при полном стечении простого люда. И не только простого…
Над толпой возвышалась покрытая богатой драпировкой большая трибуна, на которой толпилось с десяток кавалеров и дам. В центре на троне восседал сам наместник Тулузы. Трибуну окружала цепь латников в коттах с окситанским крестом на груди. Ну и, конечно, везде
102
Альбигойские войны – серия военных кампаний по искоренению ереси катаров в Лангедоке в XIII в., инициированных римско-католической церковью.
103
Оммаж (фр. hommage), или гоминиум (лат. homagium или hominium), – в феодальную эпоху: одна из церемоний символического характера; присяга, оформлявшая заключение вассального договора в Западной Европе Средних веков.
Мало того, к трибуне прилепилось несколько портшезов, из которых жаждала кровавого зрелища публика родом пожиже.
Удивило большое количество женщин, как среди знати, так и среди простого народа. Хотя чему удивляться: женский пол ничем не уступает мужскому, а по части кровожадности порой и превосходит. Вот только маскировать свои чувства умеет не в пример лучше. Я не возмущаюсь, просто отдаю должное женщинам.
Мы остановились тоже посмотреть. В любом случае, пока толпа не разошлась, проехать куда-либо возможности не представлялось.
К эшафоту преступный народ доставили в двух возках под эскортом копейщиков. Выволокли одетых в серые хламиды несчастных – похоже, над ними уже успели поработать так, что половина из них уже сами ходить не могли, – и поставили на помосте в рядок, на колени.
Появился мужичок в черной мантии и зачитал длинный свиток, в котором перечислялись их преступления. Долгий список, однако. Было далековато, да и толпа бурлила и вопила, выражая свое негодование, но в основном то, что зачитывали, я разобрал.
Шайка некого Бернарда из Муасака – шел длинный список имен и прозвищ – обвинялась… В общем, обвинялась в обычных для разбойного люда делах, из которых самым невинным было поругание чести девиц и женщин. Кстати, упоминалась и содомия, что меня нешуточно удивило. Я всегда считал, что царящие в современных Европах нравы родом из глубокой древности. Хотя казалось, что нетрадиционные нравы вполне обычны, особенно среди знати, и на них закрывают глаза до поры до времени, пока не появляется необходимость поставить это в вину по политическим мотивам. Не знаю и судить не буду, пока я со средневековыми геями не встречался. И дай бог, не встречусь.
Еще отметил, что, судя по речи судейского чиновника, было проведено тщательное следствие, с опросом свидетелей и даже некоторым медицинским освидетельствованием жертв. Некий медикус Жирома свидетельствовал что одна из жертв после того как ее поджарили на вертеле, еще жила двое суток его усилиями. Под каждое преступление была указана соответствующая статья разных эдиктов [104] и ордонансов [105] . То есть закон, в его средневековом варианте, конечно, действовал, и нельзя было кого ни попадя просто так вздернуть на виселице или всяко-разно изничтожить.
104
Эдикт (лат. edictum –
105
Ордонанс (фр. ordonnance – приказ) – королевские указы во Франции и Англии, имевшие силу государственных законов. В Англии – без обязательного утверждения их парламентом. Во Франции ордонансы появились во 2-й половине XII в. В XV в. установлена практика, по которой ордонансы приобретали силу закона только после регистрации их парламентом.
По совокупности преступлений семерых разбойников приговорили к колесованию.
Соответствующее приспособление было на эшафоте возведено заранее. Этакие жуткие колеса с зубцами, одним своим видом наводящие мысли на законопослушность.
Далее разбойникам предоставили возможность обратиться за помилованием к наместнику. Осужденные по очереди излагали свои просьбы, толком я не слышал, что они там вопили, но вроде давили на жалость.
Конт благодушно одного из них и помиловал, заменив колесование виселицей.
Добрый правитель у жителей Тулузы.
Не знаю, насколько это обрадовало самого разбойника, но толпа бурно выразила ликование милостивостью своего правителя.
Счастливого помилованного первым и повесили.
Священник быстренько его исповедовал.
Два помощника палача подтянули разбойника к виселице, нахлобучили мешок на голову и надели петлю.
Затрубили трубачи в нарядной одежде цветов графства, исторгая из длинных фанфар с флажками что-то заунывно-бравурное, после чего сам палач и дернул за рычаг. Как бы «минус один».
А вот остальные как минимум ему позавидовали. Сначала им переломали все кости на колесах, причем с великим искусством: ни один из них не потерял сознание во время пытки. Затем изломанные тела тащили на особый станок, где палач, ловко действуя жуткого вида топором, по очереди отсекал члены, заканчивая головой. Помощники ловили отрубленные руки и ноги, показывали толпе, которая бесновалась в экстазе, и складывали в корзину. Действовали экзекуторы сноровисто, ловко и быстро, но все равно действо затянулось на добрую пару часов.
Предпоследним оставили мясника, который нарушил правила своего цеха. Обсчитывал, обвешивал, нарушал ценовую политику и даже подменял говядину человечиной. Хотя этот пункт здоровенный краснорожий детина наотрез отказывался признавать, яростно вопя о своей невиновности.
Не знаю, виноват он был или нет, но приговорили его к банальному лишению головы, без всяких надругательств над плотью. Взлетела секира, раздался глухой стук – и голова скатилась по специальному желобу в корзину. Все просто и без особых затей.
А вот последний акт палаческого действа достаточно сильно смутил. Не скажу, что меня особо шокировали предыдущие казни. Чувствовал я легкое отвращение, и не более того. Во-первых, я находился далеко и не мог рассмотреть все в подробностях, во-вторых, совершенные преступления заслуживали подобного наказания. Но с этой женщиной поступили даже не жестоко, а вообще за гранью добра и зла.
Некая Люсьена отравила своего мужа – добропорядочного бакалейщика Бономе, к тому же сержанта городского ополчения, следовательно, вдвойне уважаемого. Отравила она его в целях присвоения имущества, и вообще за время брака совершила массу преступлений. Помимо супружеских измен, она обвинялась в ненадлежащем почтении и уходе за своим мужем. Обвинение поддерживал ряд свидетелей, главными из которых, как я понял, были матушка несчастного мужа и его брат, наследующий лавку покойного со всем имуществом.