Страна падонкаф
Шрифт:
Лябин успевает только жалобно пискнуть, словно мелкая зверушка, попавшая в пасть кровожадному зверю. Убийца упирается коленом в жидкую спину дурачка и затягивает веревку на его горле еще туже. Тихий хрип. Противно запахло мочой. Глупому существованию Лябина наступает не предусмотренный небесами конец. Еще немного, еще чуть-чуть, и пистолет ему больше никогда не понадобится. Но!
Чьи-то сильные руки хватают убийцу. Злобный голос за спиной рычит:
— Ну, вот ты наконец-то попался, живодер!
Убийца испуганно оборачивается. Страшный удар в лицо — и свет в глазах у него пропадает.
Лябин,
Они ошеломленно переглядываются. Все еще не веря, разглядывают распростертое перед ними тело. Они — это Витас, Лёня-трансвестит, Димас и Леха, Мандинго, Артем Мостипан, Лущай со своими гопниками. Даже Валерик с ними. Из-за Кати-Катенка. Его убитой любви. Они такие разные, но сейчас они все вместе. Одинаково думают, одинаково чувствуют. Что их объединяет? Большая скорбь. И большая ненависть тоже.
Большая скорбь не дает им забыть простые девичьи имена: Наташа Анохина, Даша Палашова, Света Синебрюхова, Катя Никитина, Сабина Исхакова… Может быть, были и другие.
Большая ненависть объединяет их против невзрачного человечка, без сознания валяющегося на поляне. Вот он, «Икс»! Дядя Коля, бывший отчим покончившей с собой Лены Куролятиной. Алкаш, с треском выставленный с последней работы. Бывший шахтер, бывший зек и бывший грузчик. Бывший человек. Жуткий маньяк и кровопийца. Отвратительный убийца и насильник. Чудовище. Всю громадную мерзость этих определений смогло вместить в себя это тщедушное тельце.
Леха первым приходит в себя. Ситуация для него уже ясна и понятна. Леха все постиг, оценил, признал. Ну и зачем время терять?
— Что стоим? Дело будем делать или вату катать?
Лущай тоже не тупит. Он велит своим:
— Кенты, аккуратно берем этого кекса и тащим к той осине!
Гоп-тусовка поднимает дядю Колю и в считанные минуты доставляет на край поляны. Остальные идут следом. Леха крутит в руках веревку, при помощи которой дурак Лябин только что чуть не улетел на небо. Не веревка, а лифт в вечность.
Дядя Коля зашевелился, застонал, уселся под осиной, единственной в этом хвойном леске. Размазывает кровь по лицу.
— Вы — подонки! — выплевывает вместе со сгустками крови и осколками зубов дядя Коля. — Ненавижу!
Это Димас виноват. Не рассчитал силы и неслабо приложил мудака. Испугался за дуралея Лябина. Зато спас идиота. Леха глумится:
— Не надо ругаться, дядя. Лучше сразу плачь! Шучу!
И врезает непрочно сидящему дяде Коле еще раз. Ногой в тяжелом «гриндере».
Дядя Коля хрюкает. Брызги крови летят веером. Он опять падает на спину.
Дядя Коля в одном прав — они подонки. Они же мухачинцы. Дети тридцать третьего микрорайона. Они живут в каждодневном насилии, смерти, жестокости. В мире угнетения, ксенофобии, одиночества. В клаустрофобской стране. Они подонки. Нет, не так. Не подонки, а падонки. Потому, что ни один из них даже не может правильно написать такое трудное слово. Орфография — для них слишком сложно. Но это их город. Их личный Мухачинск!
— Я давно хотел во всем признаться!
Ботинок Лехи разорвал дяде Коле ухо. Сиреневая рубашка под коричневым пиджаком потемнела от крови. Черный провал рта пронзительно кричит:
— Вы волки! Волчья стая!
Отвечает Лущай. В голосе ни капли сочувствия. «Дашка была такой прикольной девчонкой!»
— Ты сам волк! А знаешь, что делают волки с тем из них, кто заражается бешенством? Они его загрызают!
Лущая отталкивает в сторону Лёня-трансвестит. Лоскут челки острый, как нож. Глаза бешеные.
— Дай-ка я ему всеку! За Наташку!
Дядю Колю снова бьют. Лёня, Леха, Лущай, гопники… Бьют за убитых девочек. Бьют жестоко. Мешая друг другу. Дядя Коля сжался в комок. Понятно, что все. Капут.
Мандинго стоит в стороне и повторяет, как автомат: «Будь ты проклят! Будь ты проклят!»
Наконец устали бить. Запыхались. Отходят. Закуривают, хищно поглядывая на неподвижное тело.
— Ну-ка, ну-ка расскажи, как ты мою сестренку Наташку убивал? — требует Лёня у тела. Слегка пнул ногой. Видно, попал, куда не надо. Дядя Коля застонал и с трудом шепелявит:
— Я ее случайно встретил, когда на могильник шел. Затащил сюда на поляну и… Она почти не мучилась…
Ого! Это типа им укор. Маньяк-то заботился о своих жертвах. Не то что они!
— А с Палашовой как было?
Это уже Витас спрашивает. Бледный до синевы.
Дядя Коля рассказывает. Почему бы и нет? Лишь бы больше не били.
— Дома вышел покурить на лестницу. Дай, думаю, прогуляюсь до школы. Вечер хороший был, теплый. А я за Палашовой давно следил. Слышал, как ты на «Сметане» говорил, что она к тебе вечером придет. Хвастал. Я и подумал, что вторым буду…
Дядя Коля пытается засмеяться, но тут же начинает кашлять. Захлебнулся кровью. Витасу становится противно. Чуть сам не блеванул. Дядя Коля прохаркался, вытер мокрые разбитые губы.
— Меня тогда этот придурок Лябин видел, когда я проходил через твой двор. Я понадеялся, что он дебил, ничего не понимает, а оно вон как обернулось…
А другая? Марго?
Убийца помнит все до мельчайших подробностей, но зачем этим скотам знать эти подробности? Так, общую картину.
— Наиля ушла к соседям покалякать. А Ленка к подруге. Я совсем пьяный уже был. Решил сходить в магазин, в котором работал — догнаться. Ключи от подвальчика, где продукты, я себе давно сделал. На всякий пожарный. Ну, спустился во двор. Смотрю, девка знакомая у соседнего подъезда стоит. Я для нее коктейли в магазине покупал. Ей-то не продавали. Несовершеннолетняя. Я многим школьницам покупал… Пообещал этой бесплатный коктейль. Она на халяву-то слабая! Увел в магазин. Угостил коктейлем со снотворным. Задушил ее в подвальчике. Там же спрятал тело. Потом перенес в квартиру, в комнату Салавата, когда тот съехал. А голову хранил на балконе. В большой кастрюле под слоем кислой капусты. Я бы давно голову выбросил, да все лето проболел ангиной. Из-за этого и с работы выгнали.