Страна потерянных вещей. Книга 2
Шрифт:
И все же то, что почти незримо обитало в темноте, было проявлением не только чувства вины, но и чего-то более древнего и неумолимого. Это была сама Смерть, тем более что это зловещее «нечто» представлялось почему-то исключительно в женском обличье. В самые тяжелые ночи в больнице, проваливаясь в беспокойный сон рядом со своей дочерью, Церера чувствовала, как Смерть витает где-то совсем рядом, выискивая свой шанс. Смерть настигла бы Фебу еще на Хай-роуд, если б та чуть посильней ударилась головой об асфальт, но дочь все равно оставалась мучительно недосягаемой. Церера ощущала нетерпение Смерти и слышала ее голос, такой почти добрый и ласковый: «Когда это станет совсем уж невыносимо, ты только попроси, и я освобожу
И порой едва удерживалась от того, чтобы сдаться.
II
PUTHERRY (стаффордширск.)
Глубокое, влажное затишье перед грозой
Церера появилась в больнице немного позже обычного, промокшая под дождем. Под мышкой она держала книжку сказок, которую Феба любила с самого детства, но сама никогда не читала. Это была книга, которая всегда ассоциировалась у дочери только с чтением вслух, и обычно на ночь, так что вся ее привязанность к этой книжке и все могущество той были тесно связаны со звуком голоса ее матери. Даже став постарше, Феба по-прежнему получала удовольствие от того, что Церера читала ей вслух, – но только из этой книги и только тогда, когда ей было грустно или тревожно. Сборник сказок был потрепан по краям, захватан пальцами и кое-где залит чаем, но это была их книга – символ связи между ними.
Отец Цереры однажды сказал ей, что книги сохраняют следы всех тех, кто их читает, – в виде чешуек кожи, видимых и совсем крошечных волосков, сала с кончиков пальцев, даже крови и слез, – поэтому как книга становится частью того, кто ее читает, так и читатель тоже становится частью книги. Каждый такой том – это задокументированный перечень тех, кто открывал его страницы, архив как живых, так и давно усопших. Церера решила, что если Феба умрет, то эту книгу сказок следует похоронить вместе с ней. Дочь сможет взять ее с собой в загробный мир и держать при себе, пока к ней не присоединится ее мать, – поскольку Церера знала, что если Феба угаснет, то пройдет совсем немного времени, прежде чем она сама последует за ней. Она не хотела оставаться в мире, в котором ее дочь превратится в воспоминание. И ей думалось, что это также могло быть причиной того, почему она не находила утешения в просмотре видео с Фебой на своем телефоне или прослушивании записей ее голоса. Это были реликты, тотемы из прошлого, похожие на привидения, а Церера желала не ту Фебу, которая ушла, а ту Фебу, которой пока еще нет.
Доска объявлений рядом с главным входом в больницу напоминала родителям, что группа поддержки для тех, кто имеет дело с больным ребенком, собирается по средам, а в конце будут предложены легкие закуски и напитки. Церера присутствовала на такой встрече всего лишь однажды, ни разу не подав голоса, тогда как остальные наперебой делились своей болью. Некоторым родителям приходилось гораздо хуже, чем Церере. У нее все еще оставалась надежда на Фебу, тогда как в тот вечер ее окружали матери и отцы, чьим детям никогда не было суждено поправиться и дожить до зрелого возраста. Этот опыт заставил Цереру почувствовать себя еще более подавленной и рассерженной, чем обычно. В результате она так и не появилась там еще раз, а когда проходила мимо кого-нибудь из родителей из группы, то всячески старалась не попадаться им на глаза.
Она также сознавала, что несчастный случай с Фебой привел к изменению ее собственной личности. Церера больше не была самой собой, теперь она была «матерью Фебы». Именно так частенько именовал ее между собой персонал больницы – «пришла мама Фебы», «мама Фебы хочет знать, что нового», – прямо как родители детей, с которыми Феба раньше ходила в школу. Церера теперь не была самостоятельной личностью, а определялась исключительно как нечто имеющее непосредственное отношение к ее больному ребенку. Казалось,
Когда она вошла в палату Фебы, с ней поздоровалась медсестра – та самая Стефани, которая была там в тот первый вечер, когда Феба и Церера были обе перемазаны одной и той же кровью. Церера практически ничего не знала о Стефани, кроме ее имени, поскольку никогда не спрашивала. После наезда интерес Цереры к жизни окружающих ее людей в значительной степени угас.
Стефани указала на книгу.
– Как обычно, я погляжу, – заметила она. – Они никогда им не надоедают, точно?
Церера почувствовала, как у нее защипало в глазах от этой маленькой доброты – предположения, что Феба, где бы она сейчас ни была, могла и вправду следить за тем, что происходит в сказках, ощущать постоянное присутствие матери, и что врачи, может, еще сумеют вдохнуть в нее жизнь.
– Да, это уж точно, – ответила Церера. – Хотя… – Она оборвала себя. – Ладно, не важно.
– Наверное, – сказала Стефани. – Однако если вдруг передумаете и решите договорить, просто дайте мне знать.
Но она не ушла и дальше выполнять свои обязанности, и Церера поняла, что у медсестры к ней есть еще какое-то дело.
– Прежде чем вы уйдете, мистер Стюарт хотел бы перекинуться с вами парой слов, – продолжала Стефани. – Если вы заглянете на сестринский пост, когда выпадет свободная минутка, я отведу вас к нему.
Мистер Стюарт был лечащим врачом Фебы, ответственным за все проводимые с ней процедуры. Он был терпелив и заботлив, но Церера по-прежнему относилась к нему с некоторым подозрением, поскольку он был еще относительно молод. Она не верила, что мистер Стюарт прожил достаточно долго – или, правильней сказать, достаточно настрадался, – чтобы быть способным должным образом справляться со страданиями других. И было что-то в лице медсестры, что-то у нее в глазах, что подсказало Церере, что этот разговор не принесет ей никакого облегчения. Она ощутила приближение конца.
– Обязательно загляну, – пообещала Церера, уже мысленно представляя себе, как убегает из больницы, прижимая к груди свою дочь в простыне, похожей на саван, – только для того, чтобы эту простыню сорвало ветром и та взмыла высоко в воздух, как улетающий в небеса призрак, оставив ее таращиться на свои пустые руки.
– Если меня там не будет, просто попросите кого-нибудь вызвать меня по пейджеру, – добавила Стефани.
И вот оно опять, на сей раз в улыбке медсестры – печаль, сожаление…
«Это просто кошмарный сон… – подумала Церера. – Кошмарный сон наяву, и только смерть положит ему конец».
III
WANN (староангл.)
Густо-темный цвет грачиных перьев
Церера читала Фебе едва ли не целый час, но если б кто-нибудь попросил ее изложить суть какой-нибудь из сказок, она бы не смогла – в таком пребывала смятении. Наконец она отложила книгу и расчесала дочери волосы, так осторожно разглаживая спутанные пряди, что голова Фебы на подушке даже не шевельнулась. Глаза у той были закрыты – теперь они всегда были закрыты. Церера видела лишь намек на их голубизну, когда мистер Стюарт или кто-то из его младших помощников подходил, чтобы приподнять веки и проверить реакцию зрачков, – словно бледные облака ненадолго расступались, открывая проблеск неба. Церера отложила расческу и втерла в руки Фебе увлажняющий крем – с персиковым ароматом, потому что дочери всегда нравился запах персиков, – прежде чем расправить ее ночную рубашку и стереть крошечные крупинки сна с уголков этих плотно закрытых линз. Когда эти небольшие обряды были исполнены, Церера взяла правую руку Фебы и поцеловала кончик каждого пальчика.