Страна Яблок
Шрифт:
Красивая грудь. Как у Алёны.
Невыносимо захотелось потрогать, и я потрогал.
Пока тянулась рука, я придумал глупую отмазку на случай возмущения и оскорблённого крика – «хотел разбудить».
Девушка была холодной, и она была мертва. Я в первый раз увидел мёртвую голую женщину, но понял это полностью и сразу. Неживая, как кукла, как кожаное автомобильное сиденье.
Мёртвый, словно пуговица, сосок.
Пугающе твёрдая неподвижная грудь.
Взял за руку и с отвращением выпустил – локоть не гнулся, плечо
Потянулся к зеленой ленточке – мёртвой не к лицу это весёлое украшение, вздрогнул, отдёрнул пальцы от липкой водоросли и вытер их об штаны. Водоросль показалась мне червём, трупным зелёным червём.
Я встал и огляделся. Белёсые связки – это не коряги и не утеплитель «вилатерм», а мёртвые обнажённые тела. Шлёпая по разлившейся воде, подошёл к самому берегу – три, пять, десять, тридцать…
Мужчины, женщины, дети. В трусах, в пижамах, голые, в ночных сорочках.
Все с белой как мел кожей.
На запруде из подмытых и рухнувших в реку дубов громоздились обнажённые человеческие тела, образуя плотину, перед ней колыхалась сплошная белая масса. Масса шлёпала и поплёскивала руками, плечами, лицами. До бугра, за которым в Клязьму впадала маленькая Пекша, и дальше, вверх по течению, докуда достигал глаз, всё колыхалось и белело.
Чайки деловито работали клювами. Резко дёргали головами, перебрасывались криками. Как на одесском пляже Ланжерон.
Только в детских книжках люди не могут разобраться, сон перед ними или явь – начинают себя щипать или выдёргивать волосы.
Сон с явью спутать легко, явь со сном – никому не удавалось. Я не щипал себя и не дёргал волосы, а только опустил и поднял веки. Голова не принимала в себя то, что сообщали ей глаза: плотина не пускает вниз по Клязьме сотни мёртвых тел.
Я развернулся и побежал будить Серёгу. Так маленький ребёнок несётся к родителям, чтобы развеять ночные страхи.
Прикосновение влажной травы к босым ногам стало отвратительным. Мне казалось, что с каждым шагом пропитываюсь трупным ядом, хотелось зажать уши, чтобы не слышать гнусного птичьего крика.
Мысли скакали и сталкивались, как лотерейные шары в барабане.
Разбился пароход?.. – какие пароходы на узенькой Клязьме?
У «овощанки» грудь как у Алёны.
Отравление у отдыхающих? Почему столько? Здесь сотни тел! Почему в воде?
Собрание, огромные глаза Ксении, меняющие цвет, как речная волна, лёгкая улыбка, золотистая прядь, пылающая на солнце.
Эпидемия? Почему голые? И почему, почему в воде?
Ногам от росы холодно. «Утренней росой умывайтесь, вечерней обертывайтесь – до ста лет жить». Эдуард Васильевич так учит, отставной военврач за семьдесят, из райцентра Петушки. Невшитый, а к нам не идёт. Много раз звали, нам врач нужен. Врач им не поможет. Все мертвы.
Террористы?
Собаки трусили впереди, останавливались, поджидая.
– Ты куда ломишься как лось?! – схватил меня Серёга. – Вообще офонарел уже? А чего босиком? Кровь охлаждаешь? Трусы тогда сними. Иди обувайся, и пойдём на богомоловский край.
Мы пошли обуваться, по дороге я рассказал про мертвецов, стараясь не подскуливать, как Зёма с Казбеком. Сергей слушал молча, покусывал верхнюю губу.
Трупы никуда не исчезли, как я втайне надеялся.
Когда мы подошли к «овощанке», за Шатурским лесом уже вставала рваная красно-оранжевая полоса восхода. Сергей присел около тела на корточки, заглянул в рот, поднял-опустил мёртвую руку, посмотрел на ладони и сильно, навалившись, надавил на грудную клетку.
Я вздрогнул.
– Ты с голодухи в трусы-то к ней не полез, надеюсь? По верхам только пожамкал?
– Ты… ты что?!
– Да следы на росе около тела всё показывают. Как шёл, как присел, как руки потянул. Да и трупные пятна показывают, где помацал.
– Я… только грудь. И то – я думал, что она спит. Пьяная и спит.
– Ладно. Это я так, на фу-фу. Ничего роса и пятна не показывают. Кто бы удержался? У меня тоже руки чешутся, но я уже при исполнении, типа.
– Слушай, ты со своими ментовскими прихватками…
– Ладно, не шуми. Горбатого могила исправит. Я ж без злобы, так – разговор поддержать. Короче, часов шесть назад смерть наступила. Точнее не скажешь, градусник нужен, да и в воде пробыла долго, но где-то так. Явных следов насильственных действий, удушения, отравления нет. Но в воду попала уже мёртвой. Ну ладно, Алик, не злись. Уже и пошутить нельзя.
Колыхание рук и ног, шлепки, крики ворон и чаек. Время от времени подпор течения брал своё, тела переваливались через плотину, падали в воду.
Восходящее солнце осветило противоположный низкий берег. Разлившаяся вода шла по нему широким потоком, оставляя в прибрежных ивняке и крушине десятки мертвецов. Песчаная отмель с обнажёнными разбросанными телами выглядела как заурядный летний пляж.
Сергей потряс головой, собирая осколки мыслей. «А я похож на экскурсовода, показывающего поражённым туристам знаменитое чудо природы», – подумал я. Сергей открыл и закрыл рот.
Наверняка хотел спросить: «Что это значит?»
Я бы тоже сказал: «Что это значит?», покажи мне в четыре утра тысячу голых трупов, плывущих по реке.
– А на Пекше как? – спросил Сергей. – Давай-ка сходим.
За косогором, на узкой Пекше было то же самое – река белела до самого леса.
– Н-да… Буйство тел и половодье чувств. Пойду в рынду бить, – сказал Сергей. – Любопытно, что электричества нет и мобильный не работает. У тебя есть сигнал?
– Нет. Может, электричество отрубили уже?