Страна желанная(изд.1955)-без илл.
Шрифт:
— Не вкусно что ли?
Она показала глазами на отложенный кусок шанежки.
— Вкусно, — сказал Глебка, обретая, наконец, дар речи. — А это я для Буяна.
— А-а, — протянула девочка.
Она помолчала, что-то делая в непроницаемом сумраке, густо разлитом позади неё. Потом вдруг с печи свесилась тонкая длинная ручка, и перед Глебкиным носом повисла круглая румяная шанежка.
— На. Я ещё не потрогала. На, ешь.
Но
— Не стану. Ешь ты.
— Нет ты. Мне бабка Анфиса ещё даст. Я попрошу, она и даст.
Глебка заколебался и наконец предложил:
— Давай пополам.
— Давай, — согласилась девочка и, разломив шанежку, протянула одну часть Глебке, а другую взяла себе.
Потом, откусив краешек своей половинки, спросила тоненьким голоском:
— Ты любишь шаньги?
— Люблю, — ответил Глебка, стараясь говорить побасовитей. — А ты?
— Я страсть люблю. Тебя как зовут?
— Меня? Меня Глебкой. А тебя?
Девочка не смогла сразу ответить, так как только что набила рот большим куском шанежки. Глебка не торопил её с ответом. Ему даже почему-то казалось, что он наперёд знает этот ответ. Не спеша он покончил со своей половиной шанежки и вытер руки о штаны. Прожевала, наконец, остатки шанежки и девочка и, свесясь с печки, ответила:
— А меня Тоськой звать.
— Ну да? — недоверчиво выговорил Глебка, точно девочку должны были звать иначе…
Тоська… это было что-то несхожее с этими синими в золоте глазами. Не Алёнушка, значит, а Тоська… Глебка даже вздохнул, словно сожалея о чём-то хорошем, что у него вдруг отняли. Но сама Тоська, видимо, ни о чём не сожалела и вполне довольна была и своим именем и своим собеседником.
— Ты откуда пришёл к нам? — спросила она тоненьким голоском.
— Я-то? — солидно отозвался Глебка. — Я с Приозерской.
Он ждал, что она тотчас спросит, где это такая Приозерская находится? Но вместо этого Тоська вдруг спросила:
— А почему у тебя такая ушанка смешная?
Глебка неопределённо похмыкал и посмотрел на свою ушанку, которую, войдя в избу, снял и теперь держал в левой руке. Ушанка вовсе не казалась ему смешной. Правда, это не была дорогая пыжиковая ушанка или олений чебак с длинными ушами, которые можно завязывать узлом и закидывать назад за спину. Ушанку сшил самолично дед Назар из меха зайца-беляка, которого самолично и добыл и шкурку которого самолично выделал. Она была тепла и удобна, и Глебке никогда и в голову не приходило, что ушанка эта некрасива или смешна. Он ещё раз внимательно оглядел свой пухлый головной убор, нашёл его вполне подходящим и поднял удивлённые глаза на Тоську. Она смотрела на ушанку, и Глебка ждал, что она скажет ещё что-нибудь, обидное. Но Тоська вместо этого спросила, глядя ему в лицо:
— А куда ты теперь
— Далёко, — сказал Глебка уклончиво и вдруг прибавил неожиданно для самого себя: — А может и близко уж, теперь…
— Ага, — кивнула Тоська сочувственно.
Она ещё ниже свесилась с печи, и лицо её оказалось совсем близко от Глебкиного, так близко, что Глебка почувствовал на своём лице лёгкие толчки её дыхания — частого, тёплого, отдающего приятной горчинкой свежей ржаной шанежки.
— Ага, — повторила Тоська одобрительно, и синие большие глаза её стали как будто ещё больше и ещё синей.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. БОГАТЫРЬ НЕВЕЛИЧКА
Появилась возвратившаяся из сеней бабка Анфиса.
Вскоре вернулся и Яков Иванович. Перешагнув через порог, он кинул шапку на лавочку возле печи, но полушубка не снял. С минуту стоял он посредине избы, насупленный, озабоченный, угрюмый, опустив на грудь широкую раскидистую бороду, потом повёл ею в Глебкину сторону и сказал громко:
— Молодец. Не побоялся, значит, камманов.
На мгновение лицо его посветлело. Глебка хотел было спросить про поклон от деда Назара, но старик снова помрачнел и, поманив за собой бабку Анфису, ушёл с ней за дощатую переборку в боковушку. Пошептавшись там с бабкой несколько минут, Яков Иванович вышел в кухню и, взяв с лавки шапку, сказал:
— Пойдём-ко, парень.
Вслед за тем он, не оглядываясь, вышел из избы. Глебка мигом вскочил с лавки, накинул на голову ушанку и заторопился за стариком. Но он, не в пример Якову Ивановичу, на пороге оглянулся и успел перехватить прощальный взгляд синих-синих глаз, словно висящих в мутной сутеми над печью. Глебке захотелось сказать что-нибудь на прощанье, но он не нашёлся, что сказать. Заскрипели расшатанные ступени крыльца, и глухой голос Якова Ивановича позвал со двора:
— Ну где ты там, парень?
Замешкавшийся Глебка рванулся за порог и, хлопнув дверью, выбежал вон. Яков Иванович поджидал его возле крыльца. Буян, обрадованный появлением хозяина, запрыгал вокруг него, приветственно повизгивая.
— Добрый пёс, — сказал Яков Иванович, оглядывая Буяна. — Белковать, надо быть, натаскан.
— Может, — важно кивнул Глебка, которому приятно было вести такой деловой, солидный разговор.
— Добрый пёс, — повторил Яков Иванович. — Да.
Яков Иванович крякнул, прокашлялся, словно прочищал горло, потом вдруг сказал:
— Так где ж ты ружьё-то да лыжи укрыл?
Глебка насупился. Старик усмехнулся в бороду и, разгребая её заскорузлой пятернёй, похожей на грабли, молча ждал Глебкиного ответа.
Глебка стоял, чуть нагнувшись и поглаживая голову Буяна. Он был в затруднении, не решаясь сразу сказать про ружьё и лыжи незнакомому человеку в незнакомой далёкой деревне. Но подумав, он решил, что Алёнушкиному дедке, передающему поклон от деда Назара, можно и следует довериться. И он сказал: