Страна желанная
Шрифт:
Шергин вырвал из записной книжки листок, сложил его вдвое и подал Глебке.
— Вали. Одна нога здесь, другая — там. Дело первейшей важности. Понял?
— Ага, — кивнул Глебка.
Шергин быстро пошёл к станции вслед за красноармейцами, а Глебка помчался в Ворониху. Не успел он пробежать и ста шагов, как услышал за собой громкий лай. Он обернулся. Следом за ним летел Буян. Глебка усмехнулся и припустил во всю прыть. Буян
Глебка хорошо знал Василия Квашнина — отца Степанка — и направился прямо к его избе. Хозяйство у Василия было бедняцкое, безлошадное. Тощая земля родила плохо, и хлеба своего только-только хватало до весны. За хлеб, за лошадь, за семена приходилось идти в кабалу к местному богатею Дерябину, отрабатывая ему то на смолокурне, то на сенокосе, то извозом. Призыв в армию в четырнадцатом году вовсе подорвал Квашнинское хозяйство. Жена без него влезла в неоплатные долги, и Дерябин закабалил её накрепко.
Революция поломала эту кабалу. Вернувшись с фронта, Василий получил от Советской власти и землю и лесу на постройку. Он поставил себе крепкую избу на свежей расчистке с краю деревни, возле самого леса.
Сюда и примчался Глебка, выполняя отцовское поручение. Дома, однако, ни самого Квашнина, ни жены его Ульяны не было. Только Степанок возился на неогороженном дворе. Его как старшего оставили присматривать за младшими братишками.
— Где батька? — спросил Глебка деловито у Степанка.
— А тебе что? — буркнул Степанок, находившийся в самом дурном расположении духа.
Он терпеть не мог возиться с братишками и сейчас с завистью глядел на Глебку, у ног которого вился весело пофыркивающий Буян.
Глебка не обратил внимания на дурное настроение Степанка. Он был слишком поглощён своими делами.
— Ты говори, когда спрашивают, — сказал он сердито. — Где батька?
Степанок по обыкновению тотчас же сробел и сказал торопливо:
— В сельсовете он, в сельсовете.
Потом придвинулся к Глебке и заговорил, понизив голос:
— Сказывают, на станции ночью больно горело. А я, понимаешь, такое дело, спал, не слыхал. Вот ведь. Ты был на пожаре-то?
— Ага, — кивнул Глебка и, отмахнувшись от дальнейших расспросов Степанка, побежал в сельсовет.
Сельсовет помещался в нижнем этаже большого кулацкого дома. Хозяину дома Мякишеву пришлось потесниться и довольствоваться отныне одним вторым этажом.
Василий Квашнин действительно оказался в сельсовете, и Глебка передал ему записку отца. Квашнин прочитал
Мякишев — коренастый, крепкий старик с рябым от оспы лицом и злыми медвежьими глазками — как раз стоял на пороге конюшни и встретил сельсоветчика насторожённым недобрым взглядом. Выслушав просьбу Квашнина о подводе, Мякишев сердито буркнул:
— Нет у меня для тебя коней.
Квашнин сказал хмуро:
— Конь не для меня надобен. В коне срочная нужда по государственному делу.
— Смотри, пожалуйста, какой государственный человек сыскался, — насмешливо скривился Мякишев.
— Из-за пустого поперёк идёшь, Андрей Нилыч, — сказал Квашнин, стараясь сдерживаться, но Глебка видел, как покраснели его впалые щёки, как руки сжались в кулаки. — Только и всего, что в волость сгонять.
— Ах, сгонять! — взорвался Мякишев, злобно брызгая слюной. — Ты пойди наживи сперва своего коня, а потом и гоняй. Больно вы охочи до чужого добра, голодранцы. То молотилку вам давай, то зерно в чужих амбарах считаете, то теперь коня. Думаете уж так и не найдётся на вас управы. Постойте. Недолго уж, недолго…
Мякишев красноречиво повёл короткопалой рукой в сторону леса, из-за которого слышались выстрелы.
— Хватит, — сказал Квашнин с злобной хрипотцой в голосе. — Хрен с тобой, кулацкая твоя душа. Задавись со своим конём.
Он плюнул под ноги Мякишеву и пошёл со двора. За воротами он сказал Глебке:
— Вот ведь каково с ними жить, с кулачьём. — Он с шумом вздохнул и прибавил: — Ты тут подожди. Добуду я тебе коня. Душа с них вон, а добуду.
Он ушёл, а через четверть часа подъехал на телеге, запряжённой плохоньким гнедым меринком.
— На, — сказал он соскакивая с телеги. — Владай. Когда надобность минет, обратно пригони. Да гляди, шибко не езди, меринок слабосильный.
— Понятно, — кивнул Глебка, стараясь говорить густым голосом, каким говорил отец.
Он взобрался на телегу и стал подбирать верёвочные вожжи. Квашнин следил за каждым его движением, и морщинки озабоченности, прорезавшие его лоб, понемногу разгладились.