Страница номер шесть (сборник)
Шрифт:
– Мы так не договаривались, – произнес Щукин.
– Подстава, – сказал Чибирев. – Ты опять за свое?
– Да чем же вам это не нравится? – изумился Дядя Тепа совершенно искренне. – Испытанный способ! Думаете, вы первые? Ха-ха. Да вас еще и покормят в самолете. Еще и поблагодарят за то, что домой решили вернуться. Да они как только узнают, что вы на убежище не претендуете, сразу же вас и отправят в Москву, и с великой радостью! А уж из Москвы в Питер сами как-нибудь...
Он добавил:
– Или вы сразу до Питера хотите?
Дядя Тепа пожалел, что затеял этот разговор преждевременно. Он попытался развеселить
– Очень смешно.
– Дядя Тепа, ты дурак? [5]
Дядя Тепа попытался сгладить неловкость, дав понять, что шутка не завершена:
– Бармену покажите, он заменит.
Его послали – беззлобно, но грубо. Не к бармену. Тот, впрочем, сам заметил неладное: двое вылавливают в пиве постороннее нечто. Он приглядывался. Не мух же? Мухи здесь занесены в Красную книгу. К тому же сейчас не сезон. Какие мухи зимой? И тем более в пиве?
Каждый пытался представить, о чем думает бармен, каждому хотелось, чтобы у него свихнулись мозги. Может быть, он ни о чем не думал. Стояние за стойкой не располагает к думам.
Зябко стало пить пиво.
Видя, как помрачнели Щукин и Чибирев, Дядя Тепа сказал:
– Ну да ладно, не будем о грустном. Утро вечера мудренее.
А ведь и вечер еще не наступил. Еще было без десяти четыре.
Здесь быстро темнеет, но впереди вечер еще, можно подняться на гору. Час наверх, полчаса там, полчаса вниз, потому что вниз быстрее идется, чем идется наверх.
– Что там делать будем? – спросил Чибирев.
– Смотреть, – Дядя Тепа сказал.
Ему хотелось показать, как вокруг хорошо.
Альпы все-таки.
На горе вышка стояла, Щукин бы сказал, геодезическая.
Пошли.
– Нет, – сказал Чибирев, – тут часа два подниматься, если не три.
– Ну ты пессимист, – сказал Дядя Тепа. – По дороге ж идем. За три часа можно на инвалидной коляске въехать.
– А спуститься за восемь минут, – Щукин прикинул.
– Если без тормозов, – добавил Чибирев, живо представив картинку.
Им уже приходилось обсуждать особенности жизни здешних инвалидов – с их колясками-то, с их возможностью пользоваться специальными туалетами. Щукин помнил родную коляску отечественного производства, которую его родители когда-то выхлопотали для деда – у того отнялись ноги. Стали-железа на ту коляску не пожалели – была коляска, одним словом, могучая. Хоть в бой на ней поезжай. Никаких рычажков, никаких прибамбасов. Броня. И покрашена была в грязно-зеленый цвет. Как танк. Когда дед умер, сняли колеса и поставили, что осталось, на табурет – так служило оно вместо кресла какое-то время на кухне. Потом отдали соседу ее, с колесами, вроде для тещи, но, как выяснилось, он из этой коляски сделал тачку для дачи.
Можно ли из инвалидной коляски западного производства – легкой, нежной, хрупкой, изящной – сделать тачку для дачи? Нет, нельзя.
Щукин представил, как несется с горы на дедовской коляске, грохоча. Дух захватывает. На нашей бы получилось. Выдюжила бы.
Подниматься было легко. Ноги молодые, здоровые, без дефектов – если, разумеется, считать, что тот же Щукин с годами изжил свое плоскостопие, исправляли ему в детстве которое особыми стельками, изготовленными
Была у них в институте телега такая об одном студенте с чрезвычайно подвижными суставами, он будто бы, придя на призывную комиссию, скрючил ноги соответствующим образом – как увидели их, тут же и написали ему: «Не годен. Х-образные ноги».
«О чем думаю?» – подумал Щукин, идя.
И перестал думать.
Молчали. Перед тем как начать восхождение, подсознательно пусть, но готовили себя к испытаниям. А дорога оказалась пологой сравнительно. Положе, чем ожидали.
И потом, ожидали увидеть тропу (Щукин и Чибирев) – как бы горную, неухоженную, но никак не дорогу. На тропу дорога меньше всего похожа была, но на дорожку, да, пожалуй, на гаревую – и покрытием, и чистотой, и тем, что не скользко. Словно летом идешь. Можно представить хитроумный снегоуборщик, ежеутренне взбирающийся на гору и разбрасывающий снег влево-вправо.
– Зря они снег убирают, – сказал Чибирев. – Тут бы вниз и на санках.
Тема спуска продолжала его занимать не меньше, чем Щукина, но, конечно, не на инвалидных колясках.
– Тогда бы надо было сделать подъемник, – сказал Дядя Тепа, соизмеряя дыхание с шагом.
– Да, – констатировал Чибирев, – подъемника нет.
– Потому что это не центр туризма, – объяснил Дядя Тепа, – просто гора.
Вот особенность снега на склоне горы. Был он в дырочках весь. Нет, не то что бы ноздреватый, был он ровный как раз, но кто-то будто трубочкой тыкал в него, и этот кто-то был невесомый, потому что иных следов не оставил. Дырочки все диаметром с гривенник (это слово в тот год было еще не забыто), там их меньше, а там их побольше. Терялись в догадках. Может, это гора дышит так через поры свои – как-никак здесь места нибелунгов.
– Здесь места нибелунгов, – Дядя Тепа сказал.
– Да, я вижу, Вестфалия, – с важным видом кивнул Чибирев.
Вниз по дороге спускались мужчина и женщина, местные жители, пенсионеры, счастливая старость. Он ее держал под руку. Шли и не поскальзывались. На ней и на нем, а по-русски сказать, на обоих – спортивные шапочки, одинаково желтые куртки. Что они делали на горе?
Оба сосредоточенно улыбались.
– Гутен таг, – поприветствовали поднимающиеся на гору с горы спускающихся.
Больше на горе никого не встретили, не было там людей. Да и эти двое, как только скрылись за поворотом, потеряли сразу в своей убедительности, достоверности – человеки ли были они? не фантомы ли? не плоды ли ума?
Отчасти хвойные, отчасти наоборот – по склонам росли, одним словом, деревья.
Из-за деревьев не было видно. В смысле простора.
Знали, что ожидания их не обманут. Будет простор. Шли и шли.
Смеркалось.
И холодало.
Холодало быстрей, чем смеркалось. (Все трое были в ботинках. (В чем же еще? Валенок нет...))