Страница прошлого
Шрифт:
— Ошиблась, старушка! — резко и сухо прервал он женщину, злобно глядя, точно намереваясь испепелить ее взглядом, и прибавил слуге:
— Выпроводи ее!
— Выпроводи?! — повторила та, точно не веря своим ушам. — Я не пойду! — крикнула она: — денег мне давай! Видишь, в каком я положении. Ты пять лет пользовался моими средствами и обещал выплатить долг, когда будешь иметь возможность. Теперь я пришла получить с тебя старый долг.
— Она какая-то безумная! — с натянутым смехом пробормотал Мумиев, хотя лицо его покрылось смертельной бледностью и как бы сразу похудело,
Слуга бросился и подхватил ее под руки, но одному ему, очевидно, не по силам стало справиться с нею.
— Надо Тимофея позвать, — сказал он. Явился швейцар.
— Прочь, халдеи! — кричала расходившаяся гостья: — у меня самой когда-то Стратошка Мумиев на посылках был, генералам калоши подавал.
— В участок ее… или психиатрическую больницу, — распорядился Мумиев.
— За что? Я не пьяная и не сумасшедшая! — вопила та.
Общими силами ее вывели; крик и возня обратили на себя в доме всеобщее внимание. Гувернантка, со взбитой челкой и бантиком на груди, выглянув из дверей, скрылась.
Мумиев вошел в свой кабинет и судорожно схватил себя за голову. Он был бледен, дрожал весь как в лихорадке и чувствовал сердцебиение. Боясь, чтобы не упасть в обморок, он подошел к шкафу и выпил целый стакан кали-бро-мати, после чего присел к столу и тем же судорожным движением взял себя за голову и так просидел несколько минут, пока одеревенелое спокойствие мало-помалу не овладело им.
— Пожалуйте чай кушать. Барыня едут в театр и потому раньше распорядились самоваром, — сказала горничная, вдруг появляясь на пороге.
Мумиев тупым, бессмысленным взглядом посмотрел на нее и не сразу понял, казалось, чего от него требуют. Та повторила приглашение.
— А? хорошо, — сказал он.
Посидев еще несколько минут, он встал, взглянул на себя в зеркало и, почти сверхъестественным усилием воли, придав стереотипное выражение своей физиономии, прошел в чайную.
За большим столом кипел серебряный самовар и сверкала хрустальная посуда.
Целина Мумиева, высокая красивая дама лет сорока, с тщательно убранной головой и присыпанным пудрой лицом, в широком пеньюаре, сидела за столом. Около нее помещались три девочки-подростка и гувернантка их. Горничная наливала чай и расставляла по принадлежности.
При появлении мужа Целина взглянула на него как-то многозначительно.
— Вы будете в театре? — спросила она.
— Может быть, приеду, — отвечал Мумиев.
— Что у вас сегодня был за шум в приемной? — как бы вскользь заметила она.
— Да, неприятная история: кто-то, вероятно, по ошибке, дал мой адрес психически-расстроенной женщине и я распорядился отправить ее по принадлежности, — отвечал Мумиев, отхлебывая чай.
Целина замкнулась в горделивое достоинство. По ее белому пухлому лицу облачком скользнула какая-то тень. Гувернантка что-то уж слишком суетилась около детей. Горничная в промежутках, пока господа пили чай, выбегала в переднюю и перешептывалась с лакеем.
Вернувшись к своим обязанностям, Мумиев улавливал на себе ее пристальные взгляды.
Все это крайне раздражало его, между тем, он ни
Целина посидела еще несколько минут над своим остывшим стаканом как бы в раздумьи, потом велела горничной достать из гардероба кремовый атласный лиф и купить в цветочном магазине белых гелиотропов, которыми намеревалась приветствовать артиста-бенефицианта.
Очнувшись от раздумья, она подошла к трюмо, оглядела внимательно свою пышную фигуру и произнесла вслух:
— Да, в его жизни было что-то темное, недосказанное и я недаром всегда чувствовала это.
Она прошла в спальню одеваться.
Мумиев опять заперся в своем кабинете. Проходя через зал, он с ужасом взглянул на то место, где стояла недавняя посетительница, точно боялся опять увидеть ее. В его воображении не переставало вставать широкое обрюзгшее лицо с глубокими морщинами, сначала с улыбкой обратившееся к нему и потом исказившееся злобой отчаяния. И всего ужаснее, что в этих расплывшихся, обезображенных чертах мегеры он узнавал что-то милое, дорогое и некогда близкое себе.
…Она явилась и стала на его дороге, а он думал, что все счеты с ней давно окончены. Ужасную метаморфозу свершила с ней жизнь; этого нужно было ожидать, и он знал наперед, что так будет. Ксения кончила тем, чем и многие подобные ей: спускаясь со ступеньки на ступеньку все ниже и ниже, пока окончательно не погрязла в нищете и пороке.
Отчего появление этой женщины так взволновало его? потому ли, что он не ожидал ее, или не хотел, чтобы развертывалась когда-либо она из черных страниц его жизни?
И мог ли он иначе обойтись с этой отвратительной старухой? Он прав был, поступая таким образом и отрезав ей дальнейшие пути.
Но все же о Ксении в его душе сохранились теплые воспоминания. Некогда она пригрела и обласкала его беспросветную юность — самому себе Мумиев мог признаться.
Мать его, оставшись вдовой без всяких средств, поступила в экономки к богатому пану и, отказывая себе положительно во всем, едва могла в месяц высылать ему по десяти рублей. На эти деньги он должен был жить и учиться. О, как трудно приходилось ему! Сколько голодных и холодных дней пережил он!.. Чтобы иметь возможность купить хлеба или пообедать, он принужден был за несколько верст бегать на уроки; когда же последних не случалось — изыскивал другие средства, как-то: по несколько часов проводил на почте, сочиняя неграмотным письма и т. д.
Однажды на масленице он отправился в маскарад. Ему было грустно. Среди многолюдного собрания одиночество сказывалось острее, и он прислонился к колонне, рассматривая нарядных, причудливых масок. Мимо проходила среднего роста полная брюнетка, в покрывале золотого дождя. Она ударила его по руке веером и сказала:
— О чем ты задумался?
Он отвечал ей. Слово за слово — и они разговорились. Молодой человек заинтересовал ее настолько, что, удалившись в салон, она просидела с ним в укромном уголке несколько часов подряд. Наконец, по его просьбе, она сняла маску и обратила к нему веселое, смеющееся лицо.