Страницы дипломатической истории
Шрифт:
— У нас нет письменного соглашения, но мы — боевые товарищи, — ответил Сталин. — Правильно, разумно и в обоюдных интересах помогать друг другу в трудные моменты. Было бы глупо, если бы я стоял в стороне и дал возможность гитлеровцам уничтожить вас. Равным образом в ваших интересах сделать все возможное для того, чтобы не дозволить немцам уничтожить нас…
Надо полагать, главному маршалу авиации Теддеру было не очень-то приятно выслушать эти слова, в которых сквозил намек на союзников, долгие годы тянувших с открытием второго фронта и стоявших в стороне, когда наша страна находилась в особенно тяжелом положении.
Сразу же после этой встречи Сталин направил Рузвельту телеграмму, в которой говорилось:
«Сегодня, 15 января, имел беседу
После четырех дней наступательных операций на советско-германском фронте я имею теперь возможность сообщить Вам, что, несмотря на неблагоприятную погоду, наступление советских войск развертывается удовлетворительно. Весь центральный фронт, от Карпат до Балтийского моря, находится в движении на запад. Хотя немцы сопротивляются отчаянно, они все же вынуждены отступать. Не сомневаюсь, что немцам придется разбросать свои резервы между двумя фронтами, в результате чего они будут вынуждены отказаться от наступления на западном фронте. Я рад, что это обстоятельство облегчит положение союзных войск на западе…».
В ходе консультаций, предшествовавших встрече в Крыму, затрагивались и проблемы послевоенного устройства. Поскольку на конференции в Думбартон-Оксе не удалось достичь договоренности относительно процедуры голосования в Совете Безопасности — новой международной организации, предпринимались усилия с целью сблизить позиции и выработать взаимоприемлемую формулу. Немалые надежды возлагались и на предстоящий личный контакт высших руководителей трех держав.
В Вашингтоне шла оживленная дискуссия о послевоенном устройстве. В конце октября Гарриман получил письмо от своего личного друга Джеймса Форрестолз — тогдашнего министра военно-морского флота США, в котором говорилось:
«В Думбартон-Оксе была проделана хорошая работа, хотя она еще далеко не закончена. Я думаю, что имеется общее согласие, что Англия, Россия и мы должны сотрудничать. Это потребует терпения и выдержки каждого из нас, тем более что напряженность и трудности станут увеличиваться все больше, по мере того как мы будем удаляться от общей опасности, угрожающей нам всем… Здесь существует большое восхищение Россией и, я думаю, честное желание даже со стороны так называемых „капиталистических кругов“ прийти к договоренности. Некоторые из энтузиастов скорее мешают, чем помогают нам достигнуть тех результатов, к которым мы стремимся. Эти результаты, как я их понимаю, состоят в реалистическом подходе и здравом смысле, в осознании того, что совместно мы трое (то есть три великие державы. — В. Б.) можем обеспечить мир во всем мире на многие годы. Но если мы разойдемся в разные стороны, новая война неизбежно возникнет в будущем».
В последующем Дж. Форрестол, как и многие другие политические деятели, вошедшие в кабинет президента Трумэна, оказался зараженным вирусом «холодной войны». Но в 1944, году он, как мы убедились, разделял господствовавшее в администрации Рузвельта мнение о возможности и даже необходимости послевоенного сотрудничества между главными участниками антигитлеровской коалиции.
Одновременно в столице США происходил обмен мнениями относительно будущих двусторонних отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Эта проблема особенно волновала президента Рузвельта, который не раз высказывался в пользу взаимовыгодного сотрудничества и создания солидной экономической базы для советско-американских отношений. 10 января 1945 г. тогдашний министр финансов США Генри Моргентау направил в Белый дом проект плана, предусматривавшего предоставление СССР кредитов на весьма льготных условиях. Речь шла о 10 млрд. долл. при 2 % годовых со сроком выплаты в 35 лет. Неделю спустя Г. Моргентау посетил нового государственного секретаря США Эдварда Стеттиниуса, с которым обсудил этот план. Излагая свои соображения, Моргентау сказал,
Вскоре помощник государственного секретаря Клейтон уведомил Гарримана, что президент чрезвычайно заинтересован в идее предоставления крупного кредита СССР, но что ничего не следует предпринимать, пока он сам не обсудит весь этот вопрос лично со Сталиным в Ялте.
Что касается Черчилля, то он, готовясь к «Аргонавту», особенно хлопотал насчет предварительных переговоров с американцами в целях создания на предстоящей конференции единого фронта против Советского Союза. Зная, что Рузвельт холодно относится к этой идее, Черчилль предложил провести на Мальте совещание начальников объединенных штабов США и Великобритании, в котором могли бы также принять участие английский премьер и президент США накануне отлета в Крым. По этому поводу Черчилль писал Рузвельту, что двум западным лидерам следует обсудить «некоторые вопросы, не касающиеся русских».
Президент Рузвельт отклонил это предложение. Он ответил, что при самых благоприятных погодных условиях не сможет прибыть на Мальту с достаточным запасом времени и что поэтому ему придется сразу же отправляться дальше, чтобы поспеть в Ялту к сроку, согласованному со Сталиным. Тем не менее Черчилль продолжал настаивать на своем. 8 января он послал президенту новую телеграмму, убеждая его в необходимости проведения предварительного англо-американского совещания хотя бы на уровне министров иностранных дел. Чтобы успокоить американцев, Черчилль писал о возможности пригласить на эту встречу и Молотова. После этого президент пошел на частичную уступку: Он согласился, чтобы американские генералы Кинг, Арнольд и Маршалл прибыли для встречи-с британскими коллегами на несколько дней раньше и обсудили вопросы, представляющие взаимный интерес. Однако Рузвельт отклонил идею встречи министров иностранных дел.
Он пояснил, что в отсутствие президента государственный секретарь должен оставаться в Вашингтоне и вылетит на конференцию в самый последний, момент. Все же, уступая новым просьбам Черчилля, президент Рузвельт обещал направить в Лондон в качестве своего личного представителя Гарри Гопкинса. 21 января Г. Гопкинс прибыл в столицу Англии. Он обсудил с Черчиллем и Иденом не только вопросы, стоявшие на повестке дня «большой тройки», но также и некоторые проблемы англо-американских отношений. В частности, речь шла о действиях английских властей в Италии, вызвавших отрицательную реакцию Вашингтона.
Суть дела заключалась в том, что англичане стремились сохранить на итальянском троне короля Виктора-Эммануила, санкционировавшего в свое время фашистский режим Муссолини. Вашингтон считал это не очень удобным и предлагал создать в Италии более либеральный правительственный фасад. С этой целью США организовали прибытие в Рим находившегося в эмиграции известного буржуазного политического деятеля графа Сфорца. Однако англичане не допустили его в правительство, созданное ими в Риме, что и побудило незадолго до того назначенного государственным секретарем США Э. Стеттиниуса выступить с соответствующим заявлением. Это взорвало Черчилля, который обрушился на американцев в одном из своих личных посланий президенту.
«Меня сильно задело то, — писал Черчилль, — что разногласия в отношении графа Сфорца стали поводом для попытки государственного департамента публично сделать выговор правительству Его Величества. В условиях исключительно опасной военной ситуации, создавшейся в настоящее время, было бы очень прискорбно, если бы нам приходилось разглашать в процессе публичного спора естественные разногласия, неизбежно возникающие в действиях такого великого союза. Я не припомню ни одного высказывания государственного департамента о России или любом другом союзном государстве, подобного данному документу, которым г-н Стеттиниус ознаменовал свое вступление в должность».