Страницы олимпийского дневника

Кулешов Александр Петрович

Печать подробно освещала его приезд, его времяпрепровождение в Мехико. Титова принимал президент страны Диас Ордас, в честь гостя советский посол устроил торжественный приём. На страницах газет то и дело мелькали фотографии Титова в форме полковника, с многочисленными наградами на груди.

А тут вошёл в комнату такой же простой парень, как и те, что сидели в ней, даже в тех же форменных брюках советской делегации, в рубашке с короткими рукавами, какой-то удивительно свой, близкий.

Человек, совершивший великий подвиг, которому рады были пожать руку

короли и президенты, которого, затаив дыхание, слушали тысячные толпы и высокие избранные аудитории, здесь мгновенно, без всякого труда установил контакт с собравшимися, буквально с первого слова покорил всех своим обаянием, простотой, остроумием.

Начались вопросы. Я спросил Титова, как его принимал президент. «Не по-президентски, очень просто», — улыбаясь, ответил он.

Борис Лагутин, Лариса Латынина, Воронины, Анатолий Колосов, Николай Озолин, Ян Тальтс задавали вопросы.

«Что можно сказать о полёте американских космонавтов?» Титов отвечает деловито, умно, ясно и подробно. В его ответах чувствуется уважение к коллегам по профессии и в то же время уверенность в нашем космическом превосходстве.

В комнате собрались советские спортсмены — студенты технических вузов, аспиранты, инженеры, кандидаты наук. Задаются сложные специальные вопросы, на которые Титов отвечает исчерпывающе и понятно для всех.

Приходит запоздавший Жаботинский. Своё опоздание он искупает подарком — преподносит жене Титова цветок, совсем хрупкий в его могучих руках.

«Как обстоит дело с физическими упражнениями на корабле?» — интересуется Николай Озолин.

Титов подробно отвечает и, улыбаясь в сторону Жаботинского, говорит:

— Ну, гири, конечно, на корабль не возьмёшь, да и бесполезно — всё равно невесомость.

— А на Луну надо бы взять, — озабоченно замечает Жаботинский, — там рекорды легче будет ставить.

— Какое у вас было давление перед стартом? — раздаётся вопрос.

— В полёте 110–115 на 65, — отвечает Титов. — А перед стартом не измеряли.

— Повезло. А нам вот всё время здесь измеряют, — ворчит Жаботинский.

Титов рассказывает весёлый анекдот, вспоминает интересные эпизоды полёта. И сама форма рассказа Титова очень образная, с юмором.

— Начинаю тормозить над Африкой, — вспоминает он, например, — и топаю к Чёрному морю, там вхожу в плотные слои атмосферы. Когда скорость становится меньше скорости звука, чуть трясёт, как телегу на просёлке…

— Какими физическими данными должен располагать космонавт — рост, вес? — спрашивает кто-то.

— Что ж, — весело отвечает Титов, — в каждом спорте свои требования. Для главного конструктора идеальным был бы космонавт вообще без веса!

— Да, — огорчённо констатирует Жаботинский под общий смех, — я, наверное, не подошёл бы…

Титов рассказывает о себе, о том, как занимался акробатикой, гимнастикой, другими видами спорта, о том, какие высокие требования предъявляются к космонавтам в физическом и моральном отношении.

— Вы очень волновались в корабле? — раздаётся девичий голос.

— Уж куда меньше, чем когда выступал

Куренцов, — отвечает Титов. — Прямо всю душу вымотал во время рывка.

Если можно было, беседа продолжалась бы до утра…

Обычными вечерами в комнате собирались смотреть телевизор.

Мексиканское телевидение раздражает поразительно бесцеремонной, однообразной рекламой. По радио, например, без конца слыша слово «президент», я дивился популярности главы государства, чьё звание произносилось буквально через каждые десять фраз. Потом выяснилось, что речь шла о… бренди «Президент».

По телевидению фильмы, передачи, олимпийские репортажи тоже прерывались каждые три-пять минут. Причём рекламировались всё то же бренди «Президент», кока-кола и ещё какие-то продукты.

Но всё же в промежутках между бренди и соусами удавалось посмотреть и Игры.

Атмосфера редкого товарищества и дружбы царила в доме № 8 Олимпийской деревни, где размещалась наша делегация. Кто бы и с какого бы трудного соревнования ни возвращался, счастливым ли победителем, огорчённым ли побеждённым, он прежде всего мчался в штаб или к доске результатов, чтоб узнать, как другие, как товарищи.

Слышались радостные восклицания, весёлые крики, горестные вздохи, а порой и в сердцах произнесённое «шляпа!». Все переживали чужие радости и огорчения как свои. Допоздна не затихал гул голосов. До тех пор, пока дежурный не загонял всех спать.

А наутро всё начиналось сначала. Первым просыпался некий таинственный тренер, национальную принадлежность которого мне так и не удалось установить и который жил дома за два от нашего. Истошным голосом в половине шестого он подгонял своих питомцев. «Гоу! Гоу!» — вопил он.

А в шесть-семь часов уже всё тренировочное поле заполнялось спортсменами. Бегали гимнасты, играли в футбол борцы, боролись волейболисты, прыгали пловцы и занимались гимнастикой боксёры. По асфальтовым аллеям деревни, словно спутники, неутомимо круг за кругом бежали стайеры, а марафонцы и ходоки отправлялись в дальний путь за ворота — деревня для них была мала. К восьми — половине девятого начинали заполняться все двенадцать огромных столовых. У входа сдавались талончики с изображением ножа, вилки и тарелки, на каждую неделю разного цвета. Потом, взяв поднос, нужно было пройти длинный путь мимо дымящихся яичниц, сверкавших во льду простокваш, мимо сыров и колбас, мимо ёмкостей с кофе, молоком, какао, мимо стеклянных баллонов, где пенились соки, и полок с горами фруктов.

В девять столовые закрывались. Начинался рабочий день. Обвешанные сумками, спортсмены устремлялись к автобусам. Ехали в залы, бассейны, к местам тренировок и грядущих сражений, провожаемые жалобными взглядами охотников за автографами и криками поклонников «ченьджа».

Будни Олимпийской деревни…

Они останутся в памяти синими мексиканскими небесами, причудливыми абстрактными скульптурами вдоль широких лент автострад, изумрудной водой бассейнов, зелёными полями стадионов, ярким калейдоскопом одежд, разноязычной речью, песнями и гитарными аккордами!