Страницы, выпавшие из книги "Древняя история"

Исхизов Михаил Давыдович

Копыта Фавнов еще отбивали дробь по сцене, Селен еще шлепал ладошками по плеши, Пан задорно улыбался и разводил руками, показывая. что программа закончена, а зал уже вскочил…

– Пана в чемпионы! – вопили зрители. – Пану Узел!

– Рога и копыта! Рога и копыта! – скандировали фанаты подтанцовки… – Оле! Оле! Оле! Пан чемпион! Пан Чемпион!

Тогда еще не было футбола, и фанатам приходилось обходиться эстрадой.

– Оле! Оле! Оле!..

– Эх! Плех! Наш успех! – отвечали со сцены Фавны.

– Узел Пану! Узел Пану! – вопили фанаты

– Мы танцуем лучше всех!.. – не умолкали «Рога и Копыта».

* * *

…Потом заседало уважаемое и компетентное жюри, возглавлял которое сам царь Фригии Мидас.

Один за другим выступали члены жюри. Как на военном совете. Вначале, самый младший по своему

званию и заслугам, пред искусством и Фригией, затем все более и более маститые. И поскольку каждый из них был мэтром, все это выглядело очень обстоятельно и солидно. Большинство явно склонялось к тому, что «Золотой узел» следует присудить Аполлону.

В заключение, чтобы подвести итоги заседания жюри и поставить точку в его решении, слово взял сам царь Мидас. Повел он себя, как комдив Василий Иванович Чапаев, на совещании своего штаба, перед военной операцией по разгрому очередной белой армии.

– На все то, что вы сейчас говорили, наплевать и забыть! – сообщил царь Мидас. Он убедительно сплюнул и столь же основательно забыл. – А теперь слушайте, что я говорить стану! Мы видели сегодня два противоположных подхода к пению. С одной стороны, привычный подход, которым пользовались еще наши далекие предки, когда они были дикими, а с другой стороны, подход, который нам представили Пан и сопровождающий его талантливый, я бы сказал, уникальный коллектив «Рога и Копыта». Прошу вас обратить серьезное внимание на выступление Пана… Это выступление не только намечает современные прогрессивные тенденции в развитии вокала, но и определяет будущее бессмертного искусства. Через две-три тысячи лет, в веке, эдак, в двадцать первом, после нашей эры, вся эстрада будет именно такой. Главным будет вовсе не само пение и не музыка, а выразительная подтанцовка, необычные, экзотические костюмы, не относящиеся к теме, ошеломительные кульбиты артистов и, если хотите, жонглирование какими-нибудь оригинальными, предметами, скажем, красивыми цветными тапочками наших замечательных танцовщиц или лопающимися мыльными пузырями… В этом направлении как раз и движется Пан, с блестяще выполнившими свою задачу, новаторски остроумными «Рогами и копытами». Вспомните их замечательное: «Эх! Плех!» возбудившее публику, поднявшее благодарную публику до уровня современного искусства!

Царь Мидас персонально посмотрел на каждого члена жюри, убедился, что они согласны с его основными положениями и, с еще большим напором продолжил:

– А что нам предложил уважаемый Аполлон?! Песню! Только песню и ее скромное музыкальное сопровождение. Более ничего… Такое нам уже предлагали певцы сто лет тому назад… Мы сыты по горло этими песнями… Мы выросли из того времени, когда нас охмуряли песнями… – Ах, какие умные слова, ах, какая изысканная музыка, – передразнил кого-то Мидас. – Нет, то время кануло в Лету. Сейчас народ просто песней не удовлетворишь. Старье народу больше не нужно. Народу нужно искусство выпуклое, во всем его объеме. Это я вам говорю, царь Мидас! Перед нами сейчас два принципиально разных подхода к вокалу. И мы стоим перед неизбежным историческим выбором: чему отдать предпочтение – заезженному бесперспективному и тусклому прошлому, или блестящему будущему?! Застою, рутине или прогрессу?! Я за прекрасное и светлое будущее! Я за прогресс! Надеюсь, среди членов нашего компетентного жюри, нет ни одного махрового консерватора.

Достаточно уверенно выразив подобную надежду, царь Мидас все-таки обвел проницательным взглядом специалиста членов компетентного независимого жюри. И, судя по его взгляду, если бы среди компетентного жюри нашелся, хоть один член, павший до уровня махрового консерватизма, он был бы немедленно изгнан из высококвалифицированного состава.

Поскольку царь субсидировал из казны проведение этого конкурса, его мнение немало значило для всего музыкального мира Фригии. На членов компетентного жюри речь Мидаса произвела достаточно сильное впечатление. Те, которым ранее неосознанно понравилось выступление Аполлона, единодушно отказались от своих несостоятельных убеждений. Члены жюри единогласно и единодушно проголосовали за прекрасное будущее в области искусства и прогресс. Почетный приз фестиваля «Золотой узел» присудили Пану.

Далее последовало все остальное: недоумение публики и возмущение самого Аполлона, который посчитал решение жюри необъективным, не честным и даже позорным. Но оспаривать вердикт демократического жюри, возглавляемого царем, не мог даже сын бога. А довести до широкой публики, что Мидас совершенно не разбирается в искусстве вокала и, по своей сути, настоящий длинноухий осел, Аполлон вполне мог.

* * *

… Аполлон дождался

ночи и когда Мидас уснул, пробрался в царские покои и вытянул уши председателя жюри, до рекордных, для ослов, размеров. Говорить о том, какая оторопь и какой гнев охватили царя Мидаса, когда он утром, мимоходом глянул в зеркало, нет смысла. И это понятно: каждый царь, увидевший утром, в зеркале, свое отражение, украшенное ослиными ушами, почувствовал бы то же самое. Первым делом, Мидас подергал уши и попытался избавиться от этого сомнительного украшения. Ничего не получилось. Мидас вдребезги разбил коварное зеркало. Затем вихрем промчался по анфиладе своих комнат и парадных залов и разбил все остальные зеркала. Не только малые, но и большие, на которых он выглядел особенно впечатляюще. Только после этого Мидас сообразил, что пока его никто не видел, надо срочно скрыть свой позор. Царь вернулся в опочивальню, разыскал в гардеробе какой-то старый колпак и натянул его на голову, прикрыв уши. Теперь у него появилось свободное время, очень много свободного времени. Мидас присел в красивое царское кресло, спинка и подлокотники которого были покрыты узорами из золота и серебра, и стал размышлять о том, кого следует казнить в первую очередь.

* * *

… Постоянно прикрывая поросшие шерстью ослиные уши высоким колпаком, царь Мидас сумел сохранить свою тайну. Ни один из приближенных к нему вельмож не догадывался о том, что прячет царь под высоким колпаком, ни один слуга не понял, почему царь так полюбил этот головной убор и никогда не снимает его. И все-таки был человек, которому царь Мидас вынужден был открыть свою тайну. Это был придворный парикмахер, который ежедневно ухаживал за прической царя и его бородой. Летописцы не сохранили для нас имени этого человека. Но мы можем предположить, какой у него был железный характер, какая могучая воля. Он, один, только он, во всей Фригии, во всей Малой Азии, знал совершенно потрясающую тайну но не мог никому ничего рассказать… Даже шепнуть… Даже, просто сделать вид, что знает важнейший государственный секрет. Ни дома, ни за кружкой пива с друзьями. А как ему хотелось, прогуливаясь по шумному базару, походя, небрежно бросить: «Вы, вероятно, не знаете – а у царя Мидаса ослиные уши!..» Но сделать этого он не мог.

Этот придворный парикмахер, имя которого, к сожалению, не удосужились донести до нас летописцы, все время молчал, крепко сжав губы. Он боялся, неожиданно выронить запретные слова. Он лишился аппетита, сбросил килограммов десять веса и перестал улыбаться. Видели ли вы, когда-нибудь, парикмахера, который стрижет клиента и молчит? Можно держать пари: «сто к одному», что не видели. Такое невозможно. Природа создавала эту профессию не для того, чтобы представители ее молчали… А он молчал. Муки легендарного Тантала, были пустяком, по сравнению с муками этого придворного труженика ножниц и бритвы.

Некоторые историки, квалифицированные специалисты по изучению системы средневековых пыток, утверждают, что отдельные, физически и нравственно сильные личности, выдерживали пытку «дыбой» двое суток. Наш придворный парикмахер выдержал пытку молчанием две недели. Вероятно, это был мировой рекорд. Но он, сами понимаете, нигде не зафиксирован.

Ровно через две недели, после того, как он впервые увидел царя Мидаса, голову которого украшали крупные, поросшие аккуратной коричневой шерсткой, ослиные уши, придворный парикмахер, почувствовал, что он больше не может… И принял мужественное решение... Он встал на рассвете, и по-прежнему крепко сжимая губы, ушел подальше от людей на безлюдный берег реки, заросший камышом. Там он долго, не шелохнувшись, стоял, пока не убедился, что даже вдали нет ни одного человека и, вообще, ни одного живого существа. Затем парикмахер зашел в самые густые заросли камыша, опустился на колени, пригнулся, чтобы его не увидел даже мелкий лягушонок. Руками он выскреб во влажной почве просторную ямку, и в нее, только в нее, аккуратно, не уронив ни полслова в сторону, вполголоса произнес не дававшую ему покоя тайну.

– У царя Мидаса ослиные уши… – шепнул парикмахер в ямку, быстро засыпал ее землей, а сверху еще и аккуратно пришлепал эту землю ладонью. Вот такой остроумный выход из создавшегося положения нашел. Этот человек. Не раскрыл государственную тайну, ни одном живому существу и, в то же время, освободил себя от ноши непосильного секрета.

Освободившийся от измучившей его тайны, придворный парикмахер, довольно посвистывая игривый мотивчик, спокойно и уверенно вернулся в город. Он почувствовал, что голоден, а еще ему захотелось хлебнуть холодненького пива, и он понял, что соскучился по козинакам, которыми раньше лакомился ежедневно… И, вообще, впереди была вся жизнь, прекрасная и удивительная…