Страницы жизни и борьбы
Шрифт:
В конце июня Ленин несколько дней прожил у меня на Фурштадтской, дом 20, квартира 7 (ныне улица Петра Лаврова), потому что ему уже нельзя было оставаться на квартире Ульяновых (Широкая улица, дом 48/9). При этом Ленин не допускал, чтобы за ним ухаживали. Он сам приготовлял себе постель и был очень недоволен, что ему готовили отдельно. Я это делала по указанию Марии Ильиничны, так как, по ее словам, у Владимира Ильича был больной желудок. Вскоре он должен был уйти от меня, так как уполномоченный нашего дома — полковник гвардейского Измайловского полка Воронов, хорошо ко мне относившийся, через два дня пришел и сказал, что «если кто-нибудь собирается у Вас ночевать, то лучше не надо». Старший дворник нашего дома, как все дворники, был связан с полицией и, очевидно, узнал, что у меня кто-то живет, о чем сообщил уполномоченному, а тот предупредил меня. Владимир Ильич
В конце июня, когда политическое положение в стране обострилось, архив партии несколько дней находился у меня на квартире. В августе 1917 г. Секретариат ЦК перебрался в дом Сергиевского братства по Фурштадтской, 19. Квартиру эту Яков Михайлович Свердлов подобрал вместе с Верой Рудольфовной Менжинской. Вход в нее был тот же, что и в церковь Сергиевского братства. На входных дверях в матовых стеклах были вырезаны кресты, что и давало повод к шуткам насчет того, что «ЦК помещается под крестами». В передней комнате помещалось издательство «Прибой», а в задней комнате помещался ЦК. Если бы полиция пришла, она прежде всего попала бы в «Прибой», и товарищи могли бы нас предупредить, чтобы мы могли адреса и все остальное вынести на черную лестницу, а через нее — прямо в церковь.
В августе 1917 г. были проведены выборы в районные и городскую думы в Петрограде. За время после июльской демонстрации и наступления Корнилова настроение у населения, не говоря уже о рабочих, очень изменилось. Выборы проходили совсем в иной атмосфере по отношению к большевикам, чем в начале июля. Выборы, как известно, дали нам много голосов и значительное преобладание в ряде районов. В Выборгском районе был выделен специальный Лесновский подрайон, и в нем председателем управы был выбран М. И. Калинин. Была выбрана в члены подрайонной думы и я. Вспоминаю, как мы использовали помещение подрайонной думы для наших партийных собраний и как после этих собраний глубокой ночью в полной темноте приходилось пешком возвращаться домой по Сампсониевскому проспекту.
Самые заседания думы тоже собирались довольно часто, и перед всяким заседанием происходили заседания партийной фракции для того, чтобы получить точную информацию, распределить роли по выступлениям, подсчитать голоса и принять меры для того, чтобы увеличить число своих голосов за счет неустойчивых элементов думы. Секретарскую работу в подрайоне вел тогда, будучи еще студентом, т. Весник.
В это время собрался VI съезд нашей партии. Съезд начал свою работу в помещении Сампсониевского братства на Сампсониевском проспекте (ныне проспект К. Маркса). Я как-то пошла на одно заседание. Председательствовал М. С. Ольминский. Увидя меня, он подозвал меня к себе и спросил:
— Что это ты пришла?
— Я пришла на заседание съезда.
— А ты не знаешь, что мы заседаем нелегально и что нас могут арестовать? Ты являешься хранителем традиций партии, а потому немедленно уходи.
Так я и ушла со съезда. Кандидатом в члены ЦК меня избрали на этом съезде заочно.
Говоря о «хранении традиций», М. С. Ольминский имел в виду то обстоятельство, что на протяжении многих лет в моих руках были сосредоточены партийные связи. За долгие годы подполья я привыкла хранить в памяти огромное количество адресов, имен и всего прочего, что относится к связям партии. Это имело тогда огромное значение для нас. После провалов вследствие бесконечных арестов большевистские организации всегда быстро восстанавливались именно потому, что у нас, как правило, оставался на свободе кто-нибудь из таких «хранителей традиций». Особенно важно было иметь в виду это правило после июльских дней 1917 г., когда партии временно пришлось вновь уйти в подполье. Я в это время оставалась на легальном положении. Этим и объясняется, что в своих воспоминаниях я не касаюсь многих очень важных событий из жизни нашей партии, относящихся ко второй половине 1917 г. Я не пишу о них по той простой причине, что не имела возможности принять в них прямое, непосредственное участие.
Наступил октябрь 1917 г. Вспоминаю, как мы с Яковом Михайловичем сговорились, что я приду к нему в Смольный и мы столкуемся о переезде туда Секретариата ЦК. Было это, вероятно, числа 10—11-го. Пришла я в Смольный и долго не могла найти Якова Михайловича, так как Смольный кипел, как котел. В одной из комнат меня поймал кто-то из работников и попросил помочь. Дело шло об иностранце, не то шведе, не то норвежце из посольства, который просил дать ему ордер на дрова. Он не говорил по-русски, и вот товарищ потащил меня объясняться с иностранцем.
А потом надо было зарегистрировать у какой-то женщины новорожденного. И пошло одно дело за другим. Только уже поздно вечером встретились мы с Яковом Михайловичем, и он сказал, что положение не очень устойчивое и лучше мне оставаться на Фурштадтской и «хранить партийные традиции». В случае чего я могла бы восстановить все связи.
Тут же мы с ним условились и о выпуске «Бюллетеней», в которых мы сообщали всем крупным партийным организациям о событиях во всей России. Это необходимо было, так как почта нас саботировала и не рассылала «Правду». Таких «Бюллетеней» мы выпустили 8. Выпускали мы их ежедневно вечером. Я получала от Якова Михайловича те сведения, которые поступали к нему, добавляла полученные в Секретариате, и все это записывалось и гектографически размножалось. В написании этих «Бюллетеней» принимали участие В. Р. Менжинская, Г. К. Флаксерман, К. Т. Новгородцева, Механошина и я.
Все это время я работала секретарем ЦК, а впоследствии и секретарем Северного областного комитета партии.
Мучительный момент пришлось мне пережить в связи с вопросом о Брестском мире. Я никак не могла тогда составить себе ясного понятия, что же правильно, т. е. правильна ли позиция заключения мира на тех условиях, которые были предложены, или же надо прервать переговоры и начать «революционную войну», как предлагали «левые коммунисты». Я бесконечно приставала к Я. М. Свердлову за разъяснениями, надоедала и Владимиру Ильичу. Мне все казалось, что зарубежные социал-демократы нас не поймут, что мы нанесем рабочим за рубежом удар. Мучило меня это особенно, так как никогда у меня не было сомнений в правильности линии Ильича. Да и тут сомнений у меня не было, но я не понимала сути дела. Голосовать за Ильича я не могла, так как вопрос не был мне ясен, а голосовать против я тоже не могла. И вот на одном из заседаний ЦК я воздержалась от голосования, что, конечно, недопустимо было в такой момент. Потом у меня уже, разумеется, не оставалось никаких сомнений, что голосовать надо было с ЦК, с Лениным. На VII съезде партии я именно так и голосовала.
Когда правительство и ЦК партии переехали в Москву, мне пришлось остаться в Петербурге вследствие болезни моего 90-летнего отца.
Отец умер в мае 1918 г. Я написала об этом Клавдии Тимофеевне Новгородцевой (Свердловой) и в связи с этим получила следующее письмо от Якова Михайловича Свердлова:
«Милая Елена Дмитриевна!
Хочется написать Вам несколько теплых слов. Я знаю, что тяжелую личную утрату Вы пережили. Не склонен говорить слова утешения. Хочу лишь, чтобы Вы почувствовали, что не со всеми товарищами Вы связаны исключительно узами общности мировоззрения, дружной идейной работы. Скажу о себе. У меня очень теплое, дружеское к Вам отношение, совершенно независимое от наших партийных связей. И не я один ценю в Вас милого, отзывчивого друга — товарища. Не все личные связи порваны. И без кровного родства есть глубокое дружеское родство. Крепко целую.
Ваш Яков».
После отъезда правительства в Москву главою ВЧК был М. С. Урицкий. Партийный большевистский билет вручала ему я. 30 августа 1918 г. он был убит контрреволюционерами. За несколько дней до этого он подарил мне свою карточку с надписью: «Е. Д. Стасовой от „молодого коммуниста“».
В кабинете Урицкого пришлось мне однажды побывать и в качестве «арестованной» вместе с Михаилом Ивановичем Калининым. Летом 1918 г. мы как-то задержались в Смольном, вероятно, на каком-нибудь заседании. М. И. Калинин предложил подвезти меня на своей машине, так как он жил на Васильевском острове, а я — в гостинице «Астория». Ехали мы в такой час, когда на улицах уже были патрули, которые имели право останавливать любую машину и проверять документы шофера и едущих в машине. Когда мы выезжали из Смольного, шофер попросил у Михаила Ивановича позволения подвезти своего товарища, и это, конечно, было ему разрешено. Едем мы, и шофер, зная, что везет городского голову (это было уже после перевыборов городской думы), решил форсить и не останавливался на оклики патрулей. Наконец, один из патрулей, видя, что шофер хочет проскочить мимо, вскочил на крыло автомобиля и заставил шофера остановиться. Представьте себе наше удивление, когда оказалось, что спутник шофера был пьян и, кроме того, под сиденьем у них еще оказалось некое количество водки. Патруль, невзирая на наши документы, препроводил нас на Гороховую, в ВЧК. И вот нас, двух ответственных партийных работников, вводят в кабинет Урицкого. Увидев нас, он вытаращил глаза, а потом расхохотался.