Страницы жизни шамординской схимоахини Серафимы

Ильинская Анна Всеволодовна

Нехорошо стало в Оптиной, тягостно. Однажды монахиня Анна (Бруни) сидела на лавочке у скитских ворот и перебирала четки. Доносятся разухабистые звуки гармошки, она их слушает почти с тоской. Приближаются два деревенских парня, с ними две девахи, краснощекие, хихикают, лузгают семечки. «Эх, какие здесь старцы жили», — лениво растянул гармонь музыкант, усаживаясь рядом с ней. «А вы разве ходили к ним?» — «А как же, каждый день. Теперь скучно. Угнали старца…» А одна из девиц прогулочным шагом направилась к воротам. Ее зовут: «Иди сюда, что ли». Им не видно, а мать Анна сбоку видит, как девушка, торопясь, крестит себя мелким крестом, и лишь потом, как бы получив разреше — ние, садится. А из стен скита несутся вопли юродивого Гаврюши: «Памятники ломать пришли! Еще не все погибло, Ты видишь, Господи!» [13]

13

Юродивый

Гаврюша был сыном состоятельных родителей. Когда глава семьи скончался, сыну было видение, что отцу его в Царствии Небесном надлежит принять черный венец, утыканный гвоздями. Как оказалось, богатство было нажито им неправедными путями. «Что же мне сделать, чтоб убелить венец отца моего?» — вопросил сын. «Принять на себя самый тяжелый крест — подвиг юродства», — был ответ. Так Гаврюша стал юродивым Христа ради, поселился в Оптиной пустыни, где дожил до революции. Ругался матом, за что его очень не любил архимандрит Исаакий 2–й, говоря, что не может из одного источника течь одновременно сладкая и горькая вода. В действительности это было пророчество о грядущем поругании Оптиной. Старец Нектарий любил и уважал Гаврюшу. В период разгрома Оптиной его отравили.

И в такую Оптину тоже ходил о. Никон, в гульбище бесов — воин Христов с молитвою на устах. Чаще всего он появлялся по вторникам, когда в амбулатории не было приема, во избежание лишних глаз. Он находил радушный прием у Ирины и Анастасии, отдыхал в тишине их девичьей комнатки, читал, писал письма, молился…

Внутренний вид Казанского собора (фото начала века)

В 1925 году духовные дети о. Никона были встревожены слухом, что его скоро вызовут в Москву для посвящения в сан епископа. В результате многочисленных гонений в русской церкви почти не осталось священства. Народ лишился Таинств, без которых немыслима человеческая жизнь: крещения, исповеди, причастия, венчания. Калужский епископ Стефан предписал архимандриту Исаакию 2–му всех дьяконов и монахов, способных быть иереями, незамедлительно рукоположить в священнический сан. Церкви нужны были и молодые епископы, ибо православных иерархов оставалось все меньше — их расстреливали, заключали в лагеря, отправляли в ссылки. Однако на вопрос, повысили ли о. Никона, матушка Серафима отвечает:

— Нет, он остался простым иеромонахом.

— Простым?

— Ну, как простым? Как старец…

Есть сведения, что в этом же 1925 году о. Никон с о. Кириллом неделю гостили в Киеве, в Покровском монастыре, где по просьбе игуменьи Софии постригли много послушниц в мантию…

Такая активность не могла нравиться властям предержащим. Необычайная популярность о. Никона, его частые посещения Оптиной, связь с работниками музея, прием посетителей на исповедь были как бельмо в глазу, Неудивительно, что за молодым энергичным иноком был установлен негласный надзор.

Однажды, когда Ирина гостила в Холмищах, старец Нектарий вдруг спросил:

— А кто у тебя духовник?

— О. Никон, вы же знаете,

— Нет у тебя духовника.

Ирина смутилась. Батюшка Нектарий никогда не говорил случайных слов, она хорошо это знала. Когда после смерти о. Варсонофия на общем собрании братин его предложили в старцы, он заплакал: «Я скудоумен и тяготы такой понести не могу». А позднее признался, что уже тогда, в 1913 году, все знал — и про грядущие гонения на Церковь, и про разгром обители, и про собственное изгнание; согласился же на этот крест только за послушание. И вот сразу по назначении о. Нектарий стал так отчаянно юродствовать, что его даже подумывали сместить с должности, пока кто-то не догадался: оставьте, это он пророчествует. Как выяснилось впоследствии, все неадекватные поступки в действительности имели глубочайший смысл и многое из того, на что обращал внимание новоизбранный старец, сбылось. Например, он любил ходить полуодетым: ряса на голое тело, пятки посверкивают, либо на одной ноге валенок, на другой

калоша. И что же? После 1920 года все в Оптиной ходили разутые, без белья или в пальто на рваном белье. Также о. Нектарий охотно собирал в своей келье всякие камешки, стеклышки, обломочки, раскладывал этот хлам по коробочкам, похваляясь: «Это мой музей». После закрытия обитель стала музеем «Оптина пустынь». А в 1920 году, за год до голода, раздал всем духовным чадам по пять мятных пряников в память насыщения пяти тысяч пятью хлебами.

Когда Колю Беляева постригли в рясофор, первым поздравить его подошел о. Нектарий, еще не старец. «Ну, держись теперь, как начнут смирять, как начнут, только держись!» — быстро выговорил он и убежал. «Мне нравится о. Нектарий, только какой-то он чудной», — запишет юноша в своем дневнике с некоторым недоумением…

А старец тем временем снимает с полки книгу Иоанна Златоуста, листает ее и приговаривает:

— Олимпиада скорбела, когда учитель ее в ссылку пошел, а Златоуст-то как страдал! Там. в ссылке, климат был неподходящий, и он болел разными болезнями.

Не поняла Ирина, при чем тут Златоуст. Когда рассказала о. Никону, тот в раздумье потер лоб:

— Похоже, мне Батюшка ссылку предсказывает.

Пошел к нему и спрашивает:

— Зачем Вы чад моих духовных смущаете?

— Прости, отец Никон, — повинился старец, — это я испытывал ее любовь к тебе. Я пошутил.

И вытащил ватную скуфью с наушниками, снял с о. Никона его летнюю, а теплую нахлобучил ему на голову. Отец Никон задумался…

С ордером на обыск пришли в июне 1927 года. Накануне о. Никон целый день был в Оптиной, написал много писем духовным чадам, а утром велел Настасье принести. Только та отбыла в Козельск, в больницу, задыхаясь, вбежал о. Иаков:

— Где Настя?

— Ушла, — сказала Ирина.

— Верни ее скорее, обыск у нас.

Ириша к парому, а сестрицы и след простыл.

Напротив жили три монашки, о. Никон успел им шепнуть, чтобы шли навстречу, остановили Настю, только те встречали на дороге, а Настя, как назло, спрямила через луг. На улице ее насторожил запряженный лошадью воз, но не настолько, чтобы не зайти. Смотрит, калитка открыта, во дворе стоит чекист Блинков и мельтешат какие-то люди в военном. Обрадовались:

— Сама прилетела, птичка, заходи.

Письма, написанные о. Никоном, были у нее

под мышкой. Настя развернулась и бросилась бежать. Блинков выстрелил вверх по воротам. Чекисты сказали: «Монашку застрелил». Ее догнали, отняли письма и затащили в дом — выпытывать, что говорил ей отец Никон.

— Мы все знаем, но хотим проверить твою монашескую совесть. Чего язык проглотила?

Анастасия плакала. Наконец еле выдавила из себя:

— Не хочу с врагами разговаривать.

— Это тебе Никон сказал, что мы враги?

— Я была в Киеве и видела, там в пещерах на стене картина «Страшный Суд»: враг сидит, а ему со всех сторон несут и ведут…

В комнату ввели арестованных отцов. Они стояли потупившись, в скуфейках и подрясниках. Стали оформлять протоколы, Настю заставили подписать.

— Плачь не плачь, — усмехался Блинков, — все равно попу твоему голову с плеч.

— Не такой уж я виновник, — улыбнулся о. Никон.

Ирина, как услышала об аресте сестры и духовника, за ночь пробежала 60 км до Калуги, где узнала, что Настю заключили в одиночку, а о. Никона и о. Кирилла в общую камеру с уголовниками…

По окончании следствия о. Кирилла с Анастасией выслали в Туркестан. Сбылось пророчество о. Нектария, который настаивал, что Анастасия Промыслом Божиим должна жить в Оптиной: так он определил ее в келейницы к о. Кириллу. А о. Никона отправили на Соловки. Произошло это 27.1 (н. ст. 19.11), в день перенесения мощей Святителя Иоанна Златоуста…

Одно утешение осталось — Холмищи, один свет в окошке — старец Нектарий. Однажды Ириша ночевала у Батюшки, а обратно он отправил ее поздно, правда, пообещав: «К вечеру будешь в Козельске», и дал колотого сахару в дорогу, которого Ирише как раз хватило до самой Оптиной. Часов в пять вечера она подошла к селу за 12 км от Козельска, а дальше ей идти не советуют: зима, темнеет, не стоит искушать судьбу. Уже нашла себе ночлег, скептически улыбнувшись: вот и не исполнилось батюшкино слово. И только помыслила сие, как подъезжают знакомые, они едут в Калугу через Козельск, приглашают с собой Иришу. Старец, как всегда, оказался прав…