Странная фотография (Непутевая семейка - 2)
Шрифт:
Однако, Проша, как существо совестливое, даже не помышлял о том, чтобы выставить прежнего домового на улицу. Он ведь только-только был награжден свыше званием чистого духа! А это обязывало соответствующим образом житье-бытье свое строить и вывертов, да разгильдяйства прежнего уж больше не позволять. Ни каприза, ни самоволия, ни тебе драки какой - ничего этого не моги, если уж ты чистый! Назвался груздем - полезай в кузов! Потому как теперь ты не нечисть никчемная, а существо тонкое и возвышенное. В ином качестве пребывающее. Вот и весь сказ!
Словом, Проша с Тараской, - а прежнего хозяина Тарасом звали, -
Ну, искали они недолго: препирались, спорили, да правоту свою доказывали, пока не сдержался Тараска и дух его не взыграл - кинулся он на пришельца незваного с кулаками! В общем, подрались они крепко. Так дрались, что бурю подняли - настоящий ураган с ливнем проливным и грозой!
Эта буря и разметала в памятный день ровную стопку бумаги с маминого стола, когда Сеня кинулась за ними на улицу, вымокла до нитки и заболела. А странный свист и стук форточки, который ей о Проше напомнил, - на самом деле он, Проша, и произвел! Это он Тараску из дому выставил - не удержался, сердечный! Уж больно осерчал на прежнего домового за вздорный его и никчемный характер! И тот метеором пронесся мимо Сени в окно - вон!
– Как он мог семью да такого запустения довести?
– ерохтился Проша, вскочив с кровати и в возмущении семеня по комнате.
– Как мог в доме вечные ссоры и раздоры терпеть? Людей уму-разуму не научить, а бросить на произвол судьбы и их собственного слабого разумения, что детей малых...
Он до того разошелся, что по старой своей привычке из материального тела своего вышел - развоплотился и метался по комнате, меняясь в размерах. Сеня только успевала глазами хлопать, следя за его мгновенными перемещениями.
– Прошенька, ты сядь, - взмолилась наконец Сеня.
– А то у меня в глазах двоится и голова кружится.
Проша мгновенно исполнил просьбу и вернулся в прежнее свое осязаемое состояние. Уселся поближе к ней и положил свою теплую мягкую лапку Сене на лоб.
– Я же говорю - утром будешь здоровенькая!
– утешил он свою подругу. Температура спала уже, сейчас мы тебе водицей прохладненькой рученьки и лоб оботрем - сразу, Колечка, легче станет. Ты уж извини меня, дурака, распережевался тут, нашел время!
– Проша, а что теперь с этим Тарасом?
– спросила Сеня, чувствуя как раскаленное копие, пронзившее её сердце, больше не жалит огнем - боль отступила. Она лежала расслабленная и тихая, с умилением глядя на своего друга.
– Он теперь где живет?
– Где-где? Тут поблизости. В новом доме. Этот дом недавно совсем заселили, и наш брат, домовой,
– Значит, получается, что ему от этой перемены только лучше, раз он в таком доме пристроился?
– Да какое там, лучше!
– возмутился Проша.
– Важно ведь не где ты живешь, а как! А он там такое творит, что аж чертям тошно. Семью эту несчастную не иначе как со свету сжить вознамерился. Они, бедолаги, не понимают, что в доме творится. Он там такую атмосферу мрака и злобы навел, что они, того и гляди, сами друг друга слопают. Сгрызут за милую душу... Злость - она же заразная! А Тараска от обиды и злости просто с винтиков съехал. Совсем помешался - разве ж можно семью, в которой ты поселился, так жутко терроризировать?
– Значит и домовой может стать террористом?
– подивилась Сеня.
– Что ж делать теперь, никак нельзя на него управу найти?
– Почему нельзя, можно... Только мне теперь не до него - мне надо вашу семью выправлять. Некогда прохлаждаться раз уж с боем тут водворился! Только, если честно, - буркнул он, отводя взгляд, - если честно, Сеньчик, прежде всего надо бы мне, конечно, зло содеянное исправить и этим прогнатым заняться. Потому что, получаюсь я кругом теперь виноватый и нет мне прощенья! Жалко мне домового прогнатого этого. Погорячился я, не хотел, чтоб так вышло... И этих жалко - семью-то несчастную. Получили подарочек, нечего сказать!
Домовой всхлипнул и отвернулся к окну, заслонясь от лунного света лапой. Он, похоже, и сам пребывал в смятении. И Сене, посвященной им в некоторые тонкости жизни души, в неминуемую взаимосвязь многих причин и следствий, не надо было долго ломать голову, чтобы понять, что же произошло...
– Прош, ты считаешь себя виноватым?
– робко спросила она.
– Думаешь, что из-за этого - ну, что ты Тараса прогнал, - много бед приключится?
– И уже приключилось, и ещё приключится, а как же? За все надо платить! Зло очень просто содеять, Колечка. Очень легко. Это на добро много сил требуется - на каждое душевное усилие по совершенью добра. Чтобы радость кругом цвела и души пребывали в покое, чтоб росли они, а не чахли... да ты сама знаешь. А зло позволишь себе - и как снежный ком оно вслед за тобой покатится, вовлекая в этот темный круг всех, кто рядом с тобой.
– И ты... ты намекаешь, что бабушка...
– Сеня недоговорила, боясь до конца додумать эту страшную мысль.
– Нет, милая, этого ты не бойся! Тут я не виноват! Жизнь и смерть человеческая - в руках Божьих, и кроме Отца Небесного никто над вами не властен. Ни темные, ни светлые силы... И в событиях этих не ищи со смертью бабушки твоей никакой связи. Даже мысли не допускай!
– Ох, слава Богу! А то я уж...
– Сеня всхлипнула и уткнулась в подушку.
Проша ей не мешал - ждал, пока всласть наплачется. Он только тенью витал над нею, вновь приняв образ духа бесплотного. А когда она чуть успокоилась, опять уселся подле нее, пушистый и теплый, - совсем домашний. Как тому и положено быть!