Странница
Шрифт:
— Вот как тебе нужно было ремонтировать днище, — встрял Брайан.
— Но ведь раньше я этого не знала, верно? Брайан начал меня злить.
— Ты меня не любишь, правда? — пристал Брайан.
— Я этого не говорила.
Слова Брайана меня расстроили.
— Это ничего, даже если не любишь. Меня никто не любит. — Со своими неуклюжими руками и ногами он был похож на сломанную куклу.
Коди молча слушал нас.
— Не понимаю, за что меня никто не любит, — не унимался Брайан.
Я боялась, что Брайан и меня спросит о причинах всеобщей нелюбви
— Возможно, причина в том, что ты постоянно возишься со своими списками и расписаниями, вечно поучаешь окружающих, что и как им делать, словно знаешь ответ на любые вопросы, копаешься в мелочах и…
Брайан крепко обхватил себя руками:
— Я не с тобой разговариваю. Мне наплевать, что ты там обо мне думаешь. — Он резко повернулся и ушел со строительной площадки своей нескладной, дерганой походкой.
— Что ж, он сам спросил, а я ответил, — пожал плечами Коди.
В тот же день немного позднее дядя Док повел всех нас на церемонию крещения внука Фрэнка. Брайан старался держаться подальше от нас с Коди. Мне совсем не хотелось идти на крещение, сердце не лежало. Но прежде мне ни разу не доводилось присутствовать на крещении, и, когда служба началась, у меня от изумления выпучились глаза.
Люди в одеяниях, похожих на мантии выпускников, во главе со священником вошли по грудь в воду. Священник погружал их с головой в холодную воду, спиной вперед. Он словно удерживал их под водой, становилось страшно, а вдруг люди захлебнутся?
Во время погружения крестящихся все окружающие пели: «Велика милость Господня», и от этого песнопения я совсем окоченела. Где я слышала этот псалом прежде? Может быть, на похоронах? Горло сдавило, словно в нем что-то застряло. Все поплыло перед глазами, я почувствовала дурноту и услышала голос дяди Дока:
— Софи, Софи! Тебе нужно сесть. Опусти голову пониже…
Когда мы возвращались домой к Фрэнку, чтобы отпраздновать крестины, Брайан нарушил молчание. Он разъяснил нам, что священник погружает крестящихся для того, чтобы вода смыла с них все прежние грехи и вновь окрещенные могли начать жизнь с чистого листа, безгрешные, как новорожденные дети. Я думала об этом снова и снова, представляя, как грешника погружают в воду и — буль-буль! — он выныривает весь светлый и чистый, словно ангел. Я мысленно без конца вызывала эту картину, пока опять не почувствовала головокружение и слабость.
— Послушай, поешь чего-нибудь. Может быть, ты сегодня мало ела?
Дядя Док подвигал мне густую похлебку из рыбы и моллюсков, жареные морские гребешки, сандвичи с омаром и салатом, картофельный салат, пироги с сыром, с морковью, с бананами. Я съела, сколько могла, но потом, увы, все съеденное вернулось обратно.
— Наверное, ты простудилась, — забеспокоился дядя Док и увел меня на «Странницу».
Я немного поспала и проснулась оттого, что вернулись Брайан и Коди.
— Надеюсь, это был не последний ужин, — пробормотал Брайан.
— Заткнись! Не будь трусом. Почему ты вечно ожидаешь неприятностей? Ты что, хочешь испортить
— Я чувствовал бы себя намного лучше, если бы наша команда точно знала, что делает, — гнусил Брайан.
— Да, но и ты тоже часть команды, противный долдон!
— От долдона слышу!
Наша корабельная семья стала более раздражительной и нервной. Мы рвемся в путь, но все больше задумываемся о неизвестных трудностях, с которыми предстоит столкнуться. Слишком много думать тоже нехорошо.
22. Бомпи и священник
Я теряю терпение. Мы все еще стоим на Грэнд-Мэнане, и нам предстоит еще тьма работы на «Страннице». И вообще, эта яхта пригодна для мореплавания или нет?!
Вчера я проходил мимо дяди Дока и его друга Фрэнка, которые топтались, разговаривая, на берегу. Завидев меня, дядя Док сказал Фрэнку: «Т-с-с! Больше об этом ни слова! — и помахал рукой, словно отгоняя мух. — В чем дело, Коди?»
О чем бы ни шла речь, им явно не хотелось, чтобы я это услышал.
Но на этом странности не закончились. Когда вечером я вернулся на яхту и спустился в каюту, отец лежал на своей койке и плакал. Плакал! Слезы так и текли по его лицу.
— Что-нибудь случилось? — испугался я.
— Нет. Все в порядке. Все как обычно. — Он даже не вытер слез.
Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда в жизни я не видел, чтобы отец плакал. Когда мне было восемь лет и я пришел домой в слезах, потому что упал с велосипеда, отец велел мне:
— Перестань! Не надо плакать из-за этого! — А когда я не перестал плакать, он пришел в ярость: — Перестань! Перестань! — Он расстегнул ремень и замахнулся им на меня: — Хочешь поплакать? Сейчас у тебя будет причина для слез!
Мама на цыпочках подошла к двери и, увидев ремень, попыталась перехватить его. Но отец очень сильный, он выдернул ремень и ударил им маму, прямо по голой руке. Потом швырнул ремень на пол и вылетел прочь из дома.
Больше я никогда не плакал у него на глазах.
Софи рассказала нам историю о том, как Бомпи крестился. Вот как это произошло.
Бомпи был уже подростком, но его никто не крестил, а его мама решила, что крестить его необходимо обязательно, обязательно, обязательно. Поэтому она договорилась со священником, что тот окрестит Бомпи в реке Огайо.
Бомпи не очень ладил со священником, зато он ухаживал за его дочкой, и та порой возвращалась домой довольно поздно. Бомпи не очень-то боялся, что священник станет окунать его в речку.
Но день настал, и Бомпи со всею семьей пришел к реке. Священник улыбался Бомпи широкой фальшивой улыбкой, и пришло время Бомпи окунаться в воду. Тут священник пихнул Бомпи в бурую, взбаламученную воду и удерживал в ней. И удерживал, и удерживал. А у Бомпи закончился запас воздуха в легких, он задыхался и принялся лягать священника, а потом укусил его за руку, которой тот зажимал ему рот.