Странник в землях духов
Шрифт:
И я взглянул и увидел себя. Как в зеркале, поставленном передо мной, я увидел себя. О, ужас! Это был, несомненно, я сам, но, о ужас, я так изменился, так мерзок, так полон подлости, так отвратителен в каждой черте – даже фигура моя была обезображена – я отпрянул назад в ужасе от своего вида и молился, чтобы земля разверзлась перед моими ногами и скрыла меня от всех глаз навеки. Ах! Никогда больше не призывал я свою любовь, никогда больше не желал, чтобы она увидела меня. Лучше, гораздо лучше, чтобы она считала меня мёртвым и навсегда ушла от неё; лучше пусть у неё останется только память обо мне, каким я был в земной жизни, чем она узнает, как ужасна была эта перемена, как ужасна была моя настоящая сущность.
Увы! Увы! Моё отчаяние, моё страдание было крайним, и я дико кричал, бил себя и рвал волосы в диком и страстном ужасе перед собой, а затем моя страсть истощила меня, и я снова погрузился
Я снова проснулся, и снова меня разбудило присутствие моей любви. Она принесла ещё цветов и, возлагая их на мою могилу, прошептала ещё больше нежных мыслей обо мне. Но я не стремился к тому, чтобы она увидела меня. Нет, я отпрянул назад и попытался спрятаться, и сердце моё ожесточилось даже к ней, и я сказал: «Пусть лучше она плачет о том, кто ушёл, чем знает, что он до сих пор жив», и я отпустил её. И как только она ушла, я неистово звал её вернуться, вернуться любым способом, любым знанием о моём ужасном положении, чем оставить меня в этом месте и больше не видеть её. Она не слышала, но почувствовала мой зов, и вдалеке я увидел, как она остановилась и полуобернулась, как будто для того, чтобы вернуться, затем она снова прошла мимо и оставила меня. Дважды, трижды она приходила снова, и каждый раз, когда она приходила, я чувствовал тот же страх, не желая приближаться к ней, и каждый раз, когда она уходила, я чувствовал то же дикое желание вернуть её и держать рядом с собой. Но я больше не звал её, ибо знал, что мёртвые зовут напрасно, живые их не слышат. И для всего мира я был мёртв, и только для себя и своей ужасной судьбы я был жив. Ах! Теперь я знал, что смерть – это не бесконечный сон, не спокойное забвение. Лучше, гораздо лучше, если бы это было так, и в отчаянии я молился, чтобы это полное забвение было даровано мне, и, молясь, я знал, что это никогда не произойдёт, потому что человек – бессмертная душа, и для добра или зла, блага или горя, он живёт вечно. Его земная форма распадается и превращается в прах, но дух, который и есть истинный человек, не знает ни распада, ни забвения.
С каждым днём – а я чувствовал, что дни проходят мимо меня – мой разум пробуждался всё больше и больше, и я всё яснее видел, как события моей жизни проходят передо мной длинной чередой – сначала тускло, потом всё сильнее и яснее, и я склонил голову в муках, беспомощных, безнадёжных муках, потому что я чувствовал, что теперь уже слишком поздно что-либо изменить.
Глава III. Надежда. Странствия по земной плоскости. Дверь духовного зрения
Я не знаю, сколько это продолжалось, но мне показалось, что долго, очень долго. Я сидел, погружённый в отчаяние, когда услышал голос, мягко и нежно зовущий меня – голос моей возлюбленной – и я почувствовал, что вынужден подняться и следовать за этим голосом, пока он не приведёт меня к ней; и когда я поднялся, чтобы идти, нить, которая так связывала меня, казалось, тянулась и тянулась, пока я едва ощущал её давление, и меня тянуло всё дальше и дальше, пока, наконец, я не оказался в комнате, которая, как я мог смутно видеть, даже в темноте, которая всегда окружала меня, была знакома моим глазам. Это был дом моей любимой, и в этой комнате я провёл, ах! сколько мирных счастливых часов в то время, которое, казалось, теперь отделено от меня такой широкой и ужасной пропастью. Она сидела за маленьким столиком с листом бумаги перед собой и карандашом в руке. Она повторяла моё имя и говорила: «Дорогие друзья, если мёртвые когда-нибудь вернутся, вернитесь ко мне и попробуйте, если сможете, заставить меня написать несколько слов от вас, хотя бы «да» или «нет» в ответ на мои вопросы».
Впервые после моей смерти я увидел её со слабой улыбкой на губах и с надеждой и ожиданием в этих дорогих глазах, которые были так тяжелы от плача по мне. Её милое лицо выглядело таким бледным и печальным от горя, и я почувствовал – ах! как я почувствовал – сладость любви, которую она дарила мне и на которую теперь я меньше, чем когда-либо, смел надеяться.
Затем я увидел рядом с ней три другие формы, но я знал, что они были духами, и всё же они были так не похожи на меня. Эти духи были яркими, сияющими, так что я не смог смотреть на них; казалось, что их вид обжигает мои глаза, как огонь. Один из них был мужчина, высокий, спокойный, с величественным видом, который склонился над ней, чтобы защитить её, как её ангел-хранитель. Рядом с ним стояли два красивых молодых человека, в которых я сразу же узнал тех братьев, о которых она так часто говорила мне. Они умерли, когда молодость со всеми её удовольствиями была впереди, и память о них хранилась в её сердце, как о тех, кто теперь был ангелами. Я отпрянул назад, ибо чувствовал, что они видят
И голос, который я слышал раньше у своей могилы, ответил мне: «Сын скорби, неужели нет надежды на земле для тех, кто грешит? Разве даже человек не простит грешника, обидевшего его, если тот раскается в грехе и попросит прощения? А разве Бог может быть менее милостивым, менее справедливым? Есть ли у тебя покаяние сейчас? Исследуй своё сердце и посмотри, о ком ты сожалеешь – о себе или о тех, кого ты обидел?».
И когда он говорил, я понимал, что не раскаялся по-настоящему. Я только страдал. Я только любил и тосковал. Затем снова заговорила моя возлюбленная и попросила меня, если бы я был там и мог её слышать, попытаться написать одно слово её рукой, чтобы она знала, что я всё ещё живу, всё ещё думаю о ней.
Моё сердце, кажется, подскочило к горлу и задушило меня, и я приблизился, чтобы попробовать, смогу ли я пошевелить её рукой, смогу ли дотронуться до неё. Но высокий дух встал между нами, и я был вынужден отступить. Тогда он заговорил и сказал: «Передай мне свои слова, и я сделаю так, что её рука запишет их для тебя. Я сделаю это ради неё и из-за любви, которую она питает к тебе».
От его слов меня охватила огромная радость, и я хотел бы взять его руку и поцеловать её, но не смог. Моя рука словно опалилась от его сияния, прежде чем я успел прикоснуться к нему, и я склонился перед ним, ибо подумал, что он, должно быть, один из ангелов.
Моя возлюбленная снова заговорила и сказала: «Ты здесь, дорогой друг?».
Я ответил: «Да», и тогда я увидел, как дух положил на неё руку, и когда он это сделал, её рука написала слово «да». Она двигалась медленно и неуверенно, как ребёнок, который учится писать. Ах! Как она улыбается, и снова задала мне вопрос, и, как и прежде, её собственная рука вывела мой ответ. Она спросила, есть ли что-нибудь, что она может сделать для меня, какое-нибудь моё желание, которое она могла бы помочь мне исполнить? Я сказал: «Нет! Не сейчас. Я хочу уйти и больше не мучить её своим присутствием. Я бы позволил ей забыть меня сейчас».
Моё сердце было так изранено, когда я говорил, в нём было столько горечи; и ах! как сладок был для меня её ответ, как тронул мою душу, когда она сказала: «Не говорите мне этого, я всегда буду вашим самым верным, самым дорогим другом, каким была в прошлом, и с тех пор, как вы умерли, моей единственной мыслью было найти вас и поговорить с вами снова».
И я ответил, обратившись к ней: «Это было и моим единственным желанием».
Она спросила, приду ли я снова, и я ответил: «Да!». Ибо куда бы я не пошёл ради неё? Что бы я не сделал? Затем светлый дух сказал, что она не должна больше писать в эту ночь. Он заставил её руку написать и это и сказал, что она должна идти отдыхать.
Теперь я чувствовал, что меня снова тянет к могиле, к моему земному телу на том тёмном церковном дворе, но не к такому же безнадёжному чувству страдания. Несмотря ни на что, в моём сердце зародилась искра надежды, и я знал, что должен снова увидеть и поговорить с ней.
Но теперь я понял, что был там не один. Те два духа, которые были её братьями, последовали за мной и теперь говорили. Я не буду перечислять всё, что они сказали. Достаточно сказать, что они указали мне на то, как велика теперь пропасть между их сестрой и мной, и спросили меня, хочу ли я омрачить своим тёмным присутствием всю её юную жизнь. Если я оставлю её сейчас, она со временем забудет меня, за исключением того, что я был ей дорогим другом. Она всегда с нежностью вспоминала меня, и, конечно, если бы я любил её по-настоящему, я бы не хотел, чтобы ради меня вся её жизнь стала одинокой и пустынной.
Я ответил, что люблю её и никогда не смогу расстаться с ней, не смогу думать ни о ком другом, любя её так, как любил.
Тогда они заговорили о себе и о моём прошлом и спросили, смел ли я думать о том, чтобы связать себя с её чистой жизнью, даже в той туманной форме, в которой я всё ещё надеялся это сделать? Как я мог надеяться, что после её смерти я встречусь с ней? Она принадлежала к той светлой сфере, куда я не мог надеяться подняться в течение долгого времени, и не лучше ли было бы для неё и благороднее, более истинно любя меня, оставить её забыть меня и найти то счастье в жизни, которое ещё может быть ей дано, а не пытаться сохранить любовь, которая может принести ей только горе?