Странник
Шрифт:
– Виноват...
– Угу. Как поет муж бабушки, но не дедушка: «Виноват я, виноват, без суда и следствия...» Знаешь, как барышню звали?
– Какую?
– Ту, что умыкнули у тебя из-под объектива! Ту, на кого ты наводку кому-то дал! Сказать?!
– Да нам оно ни к чему. Наше дело...
– ...телячье, зато похлебка – свинячья! Ну и хлебай полной ложкою!
Девчушка та – Дарья Александровна Головина.
– Кто?
– Тебе что, по буквам сказать? Го-ло-ви-на. Дочь своего папы, Великого и Ужасного! Любимая и единственная!
– Это... того Головина? –
– Угу. Этого. Возможно, скоро ты с ним познакомишься. Как и я. Будешь рад знакомству? «Виноват я, виноват, без суда и следствия...» А потом в твоем доме будет играть музыка, но ты ее не услышишь. А скорее ничего нигде не заиграет: просто закопают в какой-нибудь безвестной ямке никчемный выпотрошенный костяк раба божьего Сергия, и дело с концом. Ты, я вижу, оценил все правильно?
Лицо пленника стало цвета присыпанного тальком савана.
– Ну-ну, в обморок не падай! Но и обещать, что люди Головина тебя не больно зарежут, я тоже не могу! Будет очень больно! Твои Гриф с Вагиным подставили тебя, как желтого попугая, понял?! И тебя, и твоего визави. Как, кстати, его величают?
– Григорий. Гриша. – Корнилов закашлялся, исподлобья глянул на Данилова, спросил тихо:
– Вы его убили?
– Была бы охота, да неволя подвела.
– Что?
– Нужды не было. Твой напарник сейчас только-только отходит от легкого грогги. И я в раздумьях: оставить его в приятном беспамятстве или пробудить вживе перед чарующим фактом: его задницу скоро поджарят на медленном огне, как и твою. Похищение дочери одного из трех самых могущественных олигархов страны – это тебе не мелочь тырить!
– Но мы же...
– Заткнись! И Гриф ваш сдаст и тебя и твоего друга Гриню на фарш и котлеты, не дрогнув ни единым мускулом, как только Головин поведет бровью.
Картина будущего избиения младенцев тебе ясна, лишенец? По лицу вижу, что кристально. Тогда вернемся к вопросам? Знаешь, какой из них волнует меня больше остальных?
– Кто похитил девушку?
– Нет. Зачем это сделано. Зачем.
Глава 25
Действие на время заглушило пустую тоску внутри и жестокое чувство безнадеги... Олег задавал вопросы, слушал ответы на них, пытался выстраивать какую-то линию поведения, а душа словно вымерзла. И Дашины слова – «Ты ведь беспокоишься за меня?» – звучали теперь так, что... Нет, это было не беспокойство, это было отчаяние! Вот только поддаваться ему нельзя. Нужно думать. Быстро. И – действовать.
Из прихожей донеслись приглушенные звуки.
– "Вдруг земля зашевелилась – появляется мертвец..." – продекламировал Олег. – Твой друг Григорий может что-то добавить к сказанному?
– А я знаю?
– Тогда сиди смирно. Пойду пообщаюсь.
Олег вышел в прихожую. Еще не вполне отошедший от полубеспамятства грузноватый «друг Гриня» стоял, подпирая стену. В руке его был пистолет, и держал он его совсем не так, как в кино: грамотно, на уровне пояса, навскидку.
– Еще шаг, и – стреляю, – предупредил он.
– Ну и дурак. Пораскинь мозгами, Григорий,
– Прав будет тот, кто останется живой... – прохрипел Григорий, дернул для убедительности стволом. – Стой где стоишь!
– Резонно. Ша, уже никто никуда не идет.
– Лицом к стене! Руки на стену!
– Не-е-ет, эту хохмочку я уже знаю! Я к тебе спиной, а ты мне рукоятью по затылку?
– Выполняй, урод! Клешни продырявлю!
– Это из «стечкина»? Да он грохочет, как ураган! А кто-то из бдительных соседей, будь уверен, всенепременно напужается и брякнет, и подъедет славный патрульный экипаж нашей в прошлом краснознаменной милиции и по полному недоумению «запалит» ваш тихушный схрон. Вместе с аппаратурой. Кого тогда Гриф сочтет уродом? То-то.
Услышав упоминание о боссе, Гриня явно растерялся. Спросил:
– Ты вообще... кто?
– Конь в пальто. И погоны на нем. Не уразумел? Спроси Корнилова, он подтвердит.
Олег широким, приглашающим жестом развернулся в сторону комнаты, Григорий инстинктивно поглядел туда же, ствол пистолета чуть опустился. Ударом ноги Олег впечатал руку с оружием в стену, оказавшись к противнику спиной. Тот навалился всей тушей, Олег упал на колени, успев захватить ворот, бросил напавшего через спину, навалился сверху, ухватил за лацканы куртки, свел руки, Гриня напрягся всем телом, «поплыл» и потерял сознание.
Олег подобрал пистолет, осмотрел, сунул за пояс, вошел в комнату, потирая ушибленный локоть:
– Вот так вот, господин Корнилов, и горишь на мелочах. По моим прикидкам, твой Гриня должен был еще минут семь-восемь в оглушенном уединении сны разглядывать... Но в коммунизм мы его с собой не возьмем: туп, агрессивен, а зачем такие в светлом будущем? У тебя кандалы имеются?
– Наручники?
– Да.
Корнилов вздохнул:
– В сумке для аппаратуры. На дне.
– Как в пьесе Максима Койкого: если «На дне» есть веревочка, то кто-то на ней повесится. И такую песню испортит, дурак!
– Что? – нервно отозвался Корнилов.
– Это я фигурально. Гипотетически. Классику надо помнить.
Олег нашел наручники, сковал лежащего бездвижным бревном Гришу, видно, сделал больно: тот замычал.
– Ну и голова у твоего напарника! Колода – не голова! Такому по стройке без каски можно ходить и по газопроводу без противогаза лазать! Насморком он не страдает?
– Чего? – не расслышал Корнилов.
– Не сопливый напарник твой? Астма, сердечная недостаточность, умственная невостребованность? Здоровый?
– Как лом.
– Что как лом, я уже понял. Тогда мы его по-партизански упакуем.
Олег запихал Грине в рот грязный рукав, оторванный от упавшей куртки.
Склонил голову набок, констатировал:
– Не, не астматик. Дышит ровно. Ну и пусть себе дышит, пока дышится, а, Корнилов?
Тот пожал плечами, вернее, двинул, насколько позволяли связанные руки.
– Ты что загрустил, земеля?
– Есть чему радоваться?
– Живы.
– Пока.
– Да ты пессимист, Сергей.