Странник
Шрифт:
Он не выходил из дома почти месяц. И не хотелось ему никуда выходить, потому что и возвращаться было некуда. Та, что была женой, ушла, и время ушло, а он все перебирал в памяти картинки давней-давней осени и ждал, что она вернется... И вспоминался другой февраль, давний, когда огонь свечи согревал их ночами...
В этой комнате бродит февраль -
Так заснеженно и одиноко,
И степная ямщицкая даль
Тихо спит у ночного порога.
Зелень длинных кошачьих зрачков,
Волновой перелив перламутра...
Звон утерянных кем-то подков
Замирает в мерцании утра.
Серебреные
Обращают в реальность виденья,
И прощается глупость грехов
Благосклонным кивком Провиденья.
И степная ямщицкая даль
Тихо спит у ночного порога...
В этой комнате бродит февраль -
Для меня, для тебя и для Бога. [20]
...Понимание пришло потом. Оно было простым, словно авторская ремарка в романе: «Они жили душа в душу, пока их представления о счастье не разошлись настолько, что стали противоречить друг другу».
Оставалось только мечтать.
Мечтать о той самой стране – далекой, как чужая галактика, и несбыточной, как полет.
Когда Данилову позвонили и сказали название страны, он не удивился, а только решил для себя: это там. «В холмах изумрудных сверкает река, как сказка прекрасна, как сон глубока...»
А сначала был звонок от Сашки Зуброва. Голос его был весел, бодр, и Данилову тоже вдруг стало весело и совершенно спокойно. Вернее, не так: ему стало надежно. Зубров был из того времени и тех мест, где отношения были просты и надежны. Иначе было не выжить.
И еще Данилову тогда подумалось, что он просто не вписывается в эту новую Москву и строить отношения с ее новыми хозяйчиками тоже ни к чему.
Неискренность, привычная лживость, алчность, лицемерие, хамство – все эти черты выбившихся из чертополоха «новых русских» стали для многих приемлемыми, а целеустремленная молодежь перенимала их не только без брезгливости, но с удовольствием. И если даже он не вернется в Москву никогда, что потеряет?
Ничего. Ровным счетом ничего.
Серую, неприветливую столицу он даже перестал замечать, и все время, пока готовились бумаги и проходили собеседования, бродил по ней неприкаянным чужаком и уехал, так ни с кем и не попрощавшись: редкие друзья были слишком разбросаны, чтобы он мог их собрать. Просто напился в каком-то кабачке-подвальчике, ушел трезвым, уснул... Сначала ему снилась Москва. Но не теперешняя, а такая, какой была в его детстве: полная веселых и добрых людей, зелени скверов, газировки, разноцветных шариков мороженого... Он спал, видел сон и знал, что это сон. А потом ему снилась Африка. И тоже не настоящая, а та, какую он видел в снах пятилетним мальчишкой: темень, душная жара, черный глинистый берег, обрыв, по которому жирно стекала вода и по которому он скользил вниз...
...Турбины самолета заунывно выли, Данилов сидел в кресле лайнера и ни о чем не думал. Жалеть в прошлом ему было уже нечего: все, что этого стоило, он уже отжалел. Впереди... Да и какая разница, что там впереди? Он закрыл глаза и попытался заснуть.
...Там ночи обольстительны и жарки,
Сияют берега и города,
Там не был и не будешь никогда,
Но там танцуют вещие весталки,
Там звон оков забыт, как звон клинков,
Там девушки доверчиво красивы
И теплые ласкаются приливы
В лагунах из плавучих облаков... [21]
– Жизнь –
Будет свет, будет отдых, будет зелень травы и прохладная синева лагуны, будет красивая девушка, жаркое солнце, и сам ты – еще здоров и молод... И ты бредешь в этом туннеле, вдыхая ядовитые испарения и смрад, блуждая взглядом по сомкнувшимся вокруг бетонным стенам, и видишь только грязные потеки на них. И хочешь убежать. А бежать-то, собственно, и некуда.
Крупный мужчина лет около шестидесяти в соседнем кресле был пьян и сосредоточен. Он подливал в свой стаканчик баснословно дорогой коньяк из плоской бутылочки; спросил Данилова:
– Не желаете? Олег кивнул:
– Почему нет?
– За знакомство! – Мужчина приподнял бокал. – Павел Бутурлин. – Испытующе посмотрел на Данилова, криво улыбнулся:
– Можно проще – Пал Палыч.
– Олег Данилов. Можно проще: Олег Владимирович. – Улыбнулся и мелкими глотками выпил коньяк. Ощутил изысканное послевкусие, сдержанно похвалил:
– Отменный.
– Да уж, французы что умеют, то делают исключительно. В Испанию по делам или на отдых?
– Да как получится.
Бутурлин лишь понимающе кивнул.
Летел Данилов первым классом; костюм его был не из дешевых, на запястье – «брегет» в платиновом корпусе: все с пожелания нового работодателя, которого Данилов в глаза не видел. Другими словами, это была спецодежда, и она должна была соответствовать той работе, на которую Данилова пригласили. Вернее, это была даже не одежда; новые времена рождают и новые понятия. Это был прикид.
Униформа, в которой человек может прикинуться тем, чем никогда не был. Хотя, как говорят американцы: «клиент платит – клиент прав». В отечественной транскрипции эта фраза циничнее, но точнее: «любой каприз за ваши деньги».
Впрочем, ничьих капризов Данилов выполнять не собирался: он подписал лишь предварительный контракт с условием принять окончательное решение на месте. И конечным пунктом его маршрута была вовсе не Испания, а Африка. «Маленькие дети, ни за что на свете не ходите, дети, в Африку гулять...» А гулять он там и не собирался. Хотя – как получится. Нелегко жить, не вспоминая о прошлом и не планируя будущего, потому что настоящее порой еще туманнее. Остается пользоваться моментом, угощаться дорог гим коньяком, кривить губы в дежурной улыбке, кивать и всем своим видом излучать нездешнее «скромное обаяние буржуазии».
– Нет, вы не из этих, – глянув на Данилова, внимательно заключил Бутурлин.
– Из каких?
– У моей дражайшей супруги есть племянник. Обаятельный, целенаправленный и примитивный, как все нынешние молодые люди, занимающиеся бизнесом. Они деятельны, подтянуты, внимательны, умны, но и ум их какой-то однообразный, что ли... Направленный только на то, чтобы достигнуть успеха. Как сказал классик, «легкость в мыслях необыкновенная»... Плавно перетекающая в упрощенность понятий при полном отсутствии мечты! Таким даже удача не нужна, в удаче есть что-то от Божьего промысла; эти же не желают ни мечтать, ни драться, ни рисковать: им нужна незыблемая надежность существования. С утра офис, потом – спорт, секс, сон. Живут куцо, серо, бесстрастно. Живут? – Лицо Бутурлина скривила брезгливая усмешка. – Даже загулы их отдают выпитыми загодя желудочными каплями. – Он вздохнул: