Шрифт:
Леопольд фон Захер-Мазох
Странник
Перевод с немецкого Евгения Воропаева
Одному Богу известно,
как долго еще будет продолжаться
это паломничество.
Иван Тургенев
Осторожно, с охотничьими ружьями за плечами, пробирались мы, старый егерь и я, по исполинскому первобытному лесу, который тяжелыми, темными массами лежит у подножия наших гор и простирается далеко на равнину. Вечером этот безграничный черный, девственный хвойный лес кажется еще мрачнее и молчаливее, чем обычно; в округе не услышишь ни единого живого голоса, ни звука, ни шелеста макушек деревьев, и ни зги не видно окрест, только время от времени прощальное солнце натягивает над мхами и травами бледную, матово-золотую сеть.
Небо,
Старый егерь пригладил рукой седые волосы, разметанные необузданными потоками воздуха, и улыбался. В голубом эфире над нами парил орел.
Старик приложил к глазам ладонь, нахмурил тяжелые брови и поглядел на него.
– - Хотите в него выстрелить?
– - протяжно произнес он.
– - Да разве это возможно?
– - возразил я.
– - Буря гонит его вниз, -- пробормотал старик, не меняя позы.
В самом деле, черная крылатая точка над нами увеличивалась С каждой секундой, я уже мог различить блеск его оперения. Мы выбрались на поляну, со всех сторон окруженную темными елями, между которыми, словно экспонаты анатомического музея, скелетами белели березы да там и сям пылали красные гроздья рябины.
Орел спокойно кружил над нами.
– - Ну, стреляйте, барин.
– - Стреляй ты, старик.
Егерь полузакрыл глаза, поморгал какое-то время, затем прижал к плечу свое ржавое ружье и взвел курок.
– - Мне и вправду стрелять?
– - Разумеется! Я все равно не попал бы.
– - Ну, тогда с Богом.
Старик спокойно прижал к щеке ружье, из ствола сверкнуло; лесной массив, громыхая, эхом вернул выстрел.
Птица сложила крылья, казалось, еще мгновение воздух держал ее, потом камнем рухнула наземь.
Мы поспешили к ней.
– - Каин! Каин!
– - раздалось внезапно в нашу сторону из зарослей, металлически, могуче, как глас Господень, когда он обращался к проклятому, пролившему кровь своего брата. И тут ветви раздвинулись.
Перед нами предстало явление нечеловеческое по своей дикости и странности.
В кустах, выпрямившись, стоял высокий старец исполинского телосложения с волнистыми седыми волосами, венчавшими его непокрытую голову, седой бородой, седыми бровями и большими глазами, которые он, подобно мстителю, подобно судье, устремил на нас. Его власяница была местами разорвана и чинена-перечинена, с плеча свисала тыквенная бутыль. Он опирался на паломнический посох и печально качал головой. Потом он вышел на поляну, поднял мертвого орла, теплая кровь потекла по его пальцам. Не проронив ни слова, он осмотрел птицу.
Егерь перекрестился.
– - Это странник, -- прошептал он, едва дыша, -- святой.
Сказав это, он закинул ружье за спину и исчез среди бурых вековых деревьев.
Мои ноги против воли словно приросли к земле, и мое внимание невольно оказалось приковано к жуткому старцу.
Я и прежде довольно часто слышал о странной секте, к которой он принадлежал и которая у нашего народа пользовалась большим почетом. Теперь же я мог удовлетворить свое любопытство.
– - Что за польза тебе от этого, Каин?
– - произнес странник, обратившись ко мне спустя некоторое время.
– - Ты утолил свою жажду
– - Разве орел не хищник, -- быстро возразил я, -- разве он не убивает меньших и слабейших своих собратьев, не доброе ли дело я совершил убив его?
– - Да, он убийца, -- вздохнул старик, -- он проливает кровь: как все живущие, но разве нам тоже непременно следует ее проливать? Я этого не делаю: но ты -- да-да!
– - ты тоже из рода Каина, я тебя узнаю, на тебе есть печать(2).
– - А ты, -- проговорил я смущенно, -- кто же тогда ты?
– - Я странник.
– - Кто это?
– - Тот, кто бежит от жизни!
– - Странно!
– - Странно, но правда, -- пробормотал старец, осторожно положил на землю мертвого орла и сочувственно посмотрел на меня. Глаза его вдруг наполнились нежностью.
– - Ступай себе, -- продолжил он дрожащим голосом, -- но отрекись от завета Каина, познай истину, научись от всего отказываться, научись презирать жизнь и любить смерть.
– - Как же следовать мне за истиной, если я не знаю ее. Научи меня.
– - Я не святой, -- возразил он в ответ.
– - Как же я могу научить тебя истине? Однако я хочу поведать тебе то, что знаю.
Он отошел на несколько шагов к гниющему стволу дерева, лежащему на лесной прогалине, и опустился на него. Я уселся невдалеке от старца на поросший мхом камень; он обеими руками подпер почтенную голову и устремил свой взгляд перед собой. Я сложил руки на коленях и приготовился слушать.
– - Я тоже сын Каина, -- начал он, -- внук вкусивших от древа жизни и должен искупить это и странствовать -- странствовать до тех пор, пока не освобожусь от жизни. Я тоже жил, безрассудно радовался своему существованию и окружал себя забавной мишурой... я тоже! Я называл своим все, что человек, с его никогда не утолимой страстью, может схватить, и, в сущности, испытал все, что этому сопутствует. Я любил всем сердцем, но был высмеян и растоптан. Мне поклонялись, когда я кощунственно играл чувствами других, чужим счастьем, поклонялись как Богу! Душа, которая, как мне казалось, сроднилась с моей, и тело, оберегаемое моей любовью, словно товар, были проданы на мерзком торжище. Свою венчанную жену, мать моих детей, я увидел в объятиях чужого человека. Я бывал рабом и владыкой женщины и, подобно царю Соломону, любил многих. Я вырос в достатке и не имел никакого понятия о людской бедности и нужде. Однако в одну ночь исчезло все имущество нашего дома. Когда мне пришлось хоронить своего отца, у меня едва набралось денег на гроб. Долгие годы я вынужден был бороться за существование, я узнал нужду и горе, голод и бессонные ночи, страх и болезнь. Со своими братьями я бился за имущество и прибыль, обманывал и сам и был обманут, разбойничал и сам подвергался грабежу, лишал других жизни и сам был на волосок от смерти -- все ради дьявольской наживы. Державу, гражданином которой был, и народ, на языке которого говорил, я пылко любил. Я имел звание и занимал должность, принимал воинскую присягу своей страны, с яростным воодушевлением отправлялся на войну и ненавидел, преследовал и убивал других только потому, что они говорили на чужом языке. И за свою любовь я заслужил только позор, а за свое воодушевление -насмешки и презрение.
Я умел, подобно детям Каина, жить за счет других, потом своих братьев, которых низвел до положения батраков, и чужой кровью без колебания оплачивал свои наслаждения и развлечения. Однако мне и самому не единожды довелось таскать ярмо, отведать плетей. Я трудился и неустанно стремился к выгоде, работал без отдыха с раннего утра до позднего вечера. И в тревожных ночных снах продолжал подводить счета. В счастье и несчастье, в нужде и достатке я постоянно боялся только одного -- смерти. Я трепетал перед ней; при мысли о расставании с этим драгоценным существованием проливал слезы; при мысли об уничтожении проклинал себя и все творение. О! я терзался от ужасного страха и ужасающих мучений, но все еще на что-то надеялся.