Странники войны
Шрифт:
— Вы подсказали несколько вариантов. Каждый из которых, при определенном повороте событий, мог бы импонировать мне. Но пока что склоняюсь к мысли, что Борман пригодится Москве здесь, в послевоенном Берлине. В качестве одного из руководителей рейха. Ведь если уж теперь я, по существу, второе лицо Германии, то потом мое имя и мой авторитет,., словом, Сталин, Жуков, Молотов могут быть уверены, что в Берлине у них есть свой человек — надежный, верный слову.
Борман умолк, вопросительно глядя на де Л емюра. Ему хотелось как-то расшевелить русского, вызвать на более откровенный разговор,
— Еще до окончания войны я готов предложить кандидатуры на посты ведущих министров. Этот список можно было бы заранее согласовать. В то же время был бы подготовлен и другой список лиц — которых в первые же дни следовало бы изолировать, поскольку они мешали бы нам устанавливать новый режим. То есть я склонен...
— То есть вы претендуете на пост фюрера? — вновь не дал ему излить душу разведчик.
— Вряд ли первое лицо страны может и впредь именовать себя так, — несколько смутился Борман. — Скажем, на пост президента. Или премьер-министра. При всех тех полномочиях, которыми наделен, например, Черчилль.
— Мне кажется, вы не случайно упомянули Черчилля. Ваше восхождение во многом будет зависеть не только от решения Сталина, но и от мнения наших союзников.
— Если русские войдут в Берлин, что, на мой взгляд, почти неизбежно, — их союзники будут считаться прежде всего с мнением Сталина. Что же касается моей репутации внутри Германии...
— ...То это репутация ближайшего соратника фюрера, «преступника номер один», — как уже нередко называют Гитлера в прессе некоторых стран. Поэтому может сложиться впечатление, что вы, господин Борман, всего лишь «преступник номер два». Согласитесь, особых выгод титул этот вам не сулит.
— Но я «всего лишь» руководитель партии, — побагровел рейх-слейтер. — Не по моим планам войска вступают в сражения, не по моим приказам истребляли евреев... Что там еще смогут предъявить мне в виде обвинительного заключения?
— Вы забыли о газовых камерах.
— Понятия не имею.
— Вы это серьезно? — опешил де Лемюр. — Мне почудилось, что до сих пор вы были откровенны со мной.
— Только поэтому говорю: понятия не имею ни о каких газовых камерах.
— В конце концов я не юрист, господин Борман. Но даже моего скромного познания юриспруденции вполне достаточно, чтобы убедить вас вовремя позаботиться об опытном адвокате, хорошо знающем международное право и имеющем опыт защиты военных преступников. Впрочем, извините, мы, кажется, отвлеклись.
Выдержав довольно продолжительную паузу, понадобившуюся им обоим, чтобы переварить доселе высказанное и окончательно успокоиться, они еще поговорили о способах дальнейшей связи и возможных вопросах, которые могут возникнуть у московского руководства, и агент поднялся из-за стола.
— Проблем с возвращением в Швейцарию у меня, как я понял, не возникнет.
— Я ведь дал слово. А это слово Бормана, — натужно, почти по-стариковски кряхтя, поднимался рейхслейтер.
— Я к тому, что, возможно, показался вам не самым деликатным и приятным собеседником.
— Для меня важно мнение другого собеседника. Вы знаете, о ком идет речь. Извините, но слабонервие его посредников меня не удручает.
Уже когда они рассаживались
— Позвольте, какой у вас чин?
— Подполковник.
— Скромно. Вы человек состоятельный?
Де Лемюр рассмеялся, и смех его — приятный, бархатногортанный — был не наигранным.
— Забыл, что говорить о состоянии у вас не принято. Но все же... На всякий случай... Если действительно поможете мне, в швейцарских и прочих банках у меня найдется достаточно средств, чтобы достойно отблагодарить вас.
— Я больше привык к тому, что меня арестовывают. К подкупам, честно говоря, мне еще только придется привыкать.
53
Оставшись наедине со своим «чернокнижием двойников-авантюристов», Скорцени вновь обратился к истории, связанной с ассирийским полководцем Набополасаром. Страсти, разгоревшиеся у подножия ассирийского трона за шесть веков до пришествия Христа, неожиданно откликнулись в нем мощным извержением философских раздумий, диверсионных версий и интриганских замыслов.
Он вполне согласен был с Родлем: их действительно втягивали в какую-то странную авантюру. И еще неизвестно, кому она выгодна и что за ней стоит. Но коль уж он, Скорцени, оказался втянутым в нее, то предпочитал упорно постигать правила игры и брать нити операции в свои руки. Иначе каков смысл участия во всем этом?
От многих других исторических легенд о двойниках ассирийская отличалась тем, что в ней принимали участие два вражеских стана, каждый из которых пытался извлечь свою собственную выгоду из редчайшей, почти диковинной ситуации, сложившейся после того, как ассирийский полководец, предав свою армию, добровольно перешел на сторону вавилонян. У тех же хватило ума не превращать его в почетного пленника, а вновь использовать на поле боя. И они не ошиблись. Возглавив войско, Набополасар одержал ряд таких побед, после которых... был избран правителем Вавилона.
Казалось бы, ассирийцы потерпели полное поражение: один из лучших полководцев предал их, армия разбита, перебежчик — это особенно задевало ассирийскую знать — занял вавилонский трон. Что можно предпринять в этой ситуации, кроме того, что смириться с исходящей из нее мрачной неизбежностью? Но у них нашелся «Геббельс», уже тогда постигший тонкости такой хитрой штуки, как пропагандистская авантюра. Вот по его велению и появляется версия о том, будто бы настоящий Набополасар схвачен ассирийцами, а вавилонянам благополучно подсунут двойника, которого они, исключительно по наивности своей, почитают нынче за царя.
В общем-то, смуте, вызванной слухами, распускаемыми в самом Вавилоне и его окрестностях специальными агентами «влияния», еще кое-как можно было противостоять. Тем более что у Набопо-ласара оставалось немало аргументов, позволяющих всякий раз доказывать, что никакой он не двойник. Однако ассирийская «служба безопасности» решила играть по-крупному. И вот уже в вавилонском царстве появляется чудом ущедший от возмездия ассирийцев «настоящий Набополасар» в исполнении довольно смышленого и не лишенного амбиций двойника