Странный генерал

Коряков Олег Фомич

Чака молчал, только хрипел. Каамо повернулся к нему. Из пробитой у ключицы груди зулуса хлестала кровь.

– Питер! Чаку… Чака… – Слов не было. Нервы у парня не выдержали: может, вспомнил, как булькала и пузырилась кровь часового сегодня у сарая под его, Каамо, ножом.

Петр подполз проворно, рванул рубаху (бинты были в переметных сумах), перевязал Чаку.

– Оттащи его подальше и – на коня… Ну!.. Ребята, дадим-ка еще огня по англичашкам, чтобы и высунуться не смели!..

Негров Петр с товарищами догнал через несколько миль, у верхней переправы. Тугела мчалась здесь

веселая и бесшабашная в лесистых крутых берегах. Переправились через нее спокойно.

На левом берегу зулусы сняли Чаку с коня Каамо и понесли на руках. Лицо его посерело, толстые губы стали шершавыми, глаза мутились. Он что-то горячечно шептал, иногда дико вскрикивая. Петр велел Каамо скакать к доктору Давыдову, чтобы тот немедля выехал навстречу.

– Пулей, Каамо!..

Иван Николаевич оперировал Чаку на маленькой лесной поляне. Зулусы стояли вокруг плотной безмолвной стенкой. Давыдов, орудуя скальпелем, сопел и тихо, сквозь зубы ругался. Вдруг Чака спокойно и внятно позвал:

– Питер?

– Я здесь, брат.

– A-a… Ты живой. Хорошо.

– Что-нибудь нужно, Чака?

Иван Николаевич рассердился:

– А ну, в сторонку, Петр Никитич! Еще успеете наговориться со своим приятелем, успеете!

Лучше было действительно отойти – Давыдов в работе крут. Один из зулусов на ломаном английском спросил у Петра шепотом, что сказал ему доктор.

– Он сказал, все в порядке, Чака будет жить…

3

Лука Мейер, скорчившись в окопчике, попыхивал трубкой. Вокруг гремел артиллерийский шквал, генерал курил и хмурился. Все-таки прав, наверное, был тогда на кригсрааде фельдкорнет Дерксен: что-то надо было сделать с железной дорогой от океана. Теперь англичане подвезли черт знает сколько снарядов и лупят, пашут землю – из мортир, из морских, из осадных орудий. Уже пришлось покинуть две линии траншей на левом, северном берегу Тугелы, позиции буров висят на волоске, перерубить который – пустяк. Это ясно каждому. Недаром уже второй день возятся на том берегу английские понтонеры. Чуют: вот-вот настанет их час.

– Генерал!.. Генерал Мейер!

Он оглянулся – ему кричал из-за камня шагах в двадцати какой-то йонг [42] .

– Мы отходим, генерал. Коммандант приказал передать…

Мейер отвернулся, потом заорал зло:

– Ничего я не слышу! Ты что, поближе подойти не можешь? Думаешь, все англичане в тебя целятся?

Молодой бур подбежал, остановился рядом с окопчиком, решительный и бледный. На щеках и подбородке у него еле пробивался нежный легкий пушок.

42

Йонг – юноша, парень.

– Да ложись ты, не торчи столбом, вояка! Тоже выискался храбрец…

Очень уж неважное настроение было у Луки Мейера.

Юноша лег рядом и, срываясь на крик, доложил, что в коммандо у Вилье большие потери. Коммандант решил отойти на четвертую, последнюю линию. Но оттуда река почти не простреливается,

а понтонеры…

– Ладно, – перебил его Мейер, – понятно. Передай Вилье: пусть держится, я скоро буду у вас.

Он выскочил из окопчика и побежал вниз, к лошадям. Надо было послать записку Луису Бота: может быть, в резерве еще осталось кое-что. Бота ждет сегодня президента и, видно, совсем забыл о насущных делах.

Подбегая к лощине, где он оставил лошадей, Мейер громко позвал ординарца:

– Йоганн! Ответа не было.

Выскочив из кустарника, он увидел, что негр-коновод склонился над ординарцем. Рядом чернела воронка от снаряда. Йоганн смотрел в небо пустыми глазами.

Мейер нервно огляделся. Невдалеке скакали двое. Генерал пронзительно свистнул и замахал руками. Конники приблизились. Это были Петр и Каамо.

– Где ваши ребята, Кофальоф? – Мейер спрашивал об отряде Терона.

– За этим леском. Командир уехал к генералу Бота.

– Всех на коней, скачите к комманданту Вилье. Он еле держится. Осмотрись там – если отходить, по-моему, надо левее, чтобы все время держать реку на прицеле. Ясно?.. А ты, – генерал повернулся к Каамо, – поедешь к Луису Бота. Сейчас я напишу записку…

Каамо был горд этим поручением. И белому-то доверят такое не всякому. Генеральское донесение – это надо понимать!

Он вообще считал, что жизнь его устроилась совсем неплохо. Можно быть вполне довольным такой жизнью. Она у него особая – не как у других негров. Другие негры и на войне остаются подневольными работниками, слугами, рабами. Они ухаживают за хозяевами и за скотом, готовят топливо для костров и таскают воду, они ютятся в обозе и во время переходов плетутся за фургонами, впрягаясь при нужде рядом с волами. А Каамо воюет.

Конечно, все это сделал Питер. Это он купил для Каамо коней и винтовку, он держался с ним как с равным, он всегда брал его в бой. И другие, глядя на Питера, уже не могли относиться к Каамо как к простому коноводу. А когда выручали Чаку и Каамо бесшумно и быстро прикончил часового, он слышал о себе даже похвальные слова. Правда, один старик сказал Питеру: «Ты зря потрафляешь ему. Не к чему приучать кафров резать белых. Это к добру не приведет». Питер тогда только усмехнулся: «Смотря по тому – каких белых». И все. Очень хорошо сказал Питер!

Каамо погнал коня быстрее…

…Бота действительно ожидал приезда президента Крюгера, мысли его были заняты этим, и Терона он слушал рассеянно. Впрочем, генерал всегда отличался умением схватывать все на лету, и намерения Терона были ему уже ясны.

– Хорошо, Губерт, я вас понял. – Бота нетерпеливо встал и, теребя пуговицу на френче, прошелся по палатке. – Вы хотите изменить мне. – Тут же генерал улыбнулся. – Не надо жестов возмущения. Я отлично понимаю, что к генералу Девету вы хотите перейти вовсе не потому, что он лучше генерала Бота. Просто там сейчас очень трудно, а это ваша стихия. Что ж, нам и так пришлось отправить к Блюмфонтейну немалую часть войска, и ваша полусотня бойцов, конечно, положения в Натале не изменит. Другое дело лично вы. С вами, Губерт, мне расставаться жаль. Но задерживать вас я не стану. – Он протянул руку.