Странный поединок

Сомов Орест Михайлович

Он взял шляпу и, не поклонясь никому из своих собеседников, вышел.

– Что значит, любезный Эрнест, эта отеческая заботливость о твоей нравственности?
– сказал один из молодых повес, когда генерал был уже далеко за дверью.

– Мне кажется, - прибавил другой,- что его превосходительство наложил на себя покаяние за прежние свои грехи и для того вздумал обращать на путь спасения неопытных юношей.

– Неопытных?
– воскликнул Эрнест.
– Не ко мне ли это относится, сударь? Прошу объясниться.

– Не горячись, мой друг; это не мои слова;

я только повторяю слышанное. Помнишь ли, с неделю тому назад сидели мы - генерал, ты, я и еще какой-то старый усач, его сослуживец - в Тюльерийском саду, против террасы ФJль-ян? Помнишь ли, ты встал, подошел к какому-то из своих знакомых и вместе с ним пошел вдоль по террасе? Я оставался в это время на скамье. Знакомец нашего генерала спросил у него о тебе. "Это, - отвечал Даранвиль, - молодой шалун, который не глуп, но слишком еще зелен; умишко у него вертится еще как кубарь и не знает, где и на чем остановиться. Я взялся переродить его, и с моею помощью, надеюсь, он будет когда-то человеком". Не сердись так, милый Эрнест, и не кусай себе губы... Это, право, не мои слова! Благодари за эту рекомендацию доброго твоего друга генерала.

– Ха, ха, ха! вы знаете эту молодую ветреницу маркизу де Кремпан? подхватил третий.
– На днях я был у ней в ложе, в театре Фейдо. Злоязычница пересудила всех, кого только видела в ложах и на балконе. "Смотрите, смотрите,- лепетала она, оскаля белые свои зубки,- вот молодой де Люссон с своим дядькою, генералом Даранвилем. Кажется, дядька дерет его за уши, за то что он сел боком к партеру. Хорошо иметь и в эти лета такого строгого наставника: он обещался сделать из него образцового молодого человека, самой милой скромности и самого благопристойного поведения".

– Она осмелилась это сказать?
– воскликнул Эрнест, ходивший широкими, скорыми шагами по комнате...
– Так я ж ей докажу!

– Не ей, милый Эрнест, должен ты доказать: можно ли затевать ссору с молодою пригожею болтушкой?.. Ты знаешь, что твой генерал к ней вхож...

– Мой генерал! черт его возьми и возьмет, когда я исполню то, что у меня вертится теперь в голове.

– Потише, потише, де Люссон!
– подхватил четвертый собеседник.
– Ты чуть было не проговорился сгоряча о поединке; а ты знаешь, как добрым твоим друзьям тяжело будет расстаться с тобою...

– Расстаться! Ты уж и похоронил меня! кто тебе сказал, что я-то непременно упасть должен? Пуля дело неверное.

– Нет, друг мой! ты, видно, позабыл, с кем хочешь иметь дело? У Даранвиля пуля верно попадает.

– Хорошо! вот мы увидим, каково-то он будет стоять на трех шагах барьера и дожидаться жеребья... Да нет, сей жечас бегу к нему и кончу все с ним глаз на глаз, в комнате,

– Ха, ха, ха! в комнате!
– завопили вместе несколько голосов.- Так ты думаешь, что тебе удастся с ним подраться в комнате, глаз на глаз? Как же худо ты и его и самого себя знаешь!

– А почему ж не удастся?

– Да потому, - отвечал четвертый,- что он, глаз на глаз, надеясь на свою власть над твоим умом, начнет увещевать тебя - и кончится

тем, что ты же станешь просить у него прощения.

– Так вы увидите... или услышите через час, не долее. При сих словах Эрнест схватил свою шляпу.

– Стой, друг мой!
– сказал ему первый, удержав за руку.
– Ты теперь не в том положении, чтобы мог драться хладнокровно. Ты разгорячен и гневом и нашими частыми жертвами Бахусу. Господа! упросите Эрнеста отложить это дело до утра. Неужели мы отдадим его сегодня на жертву этому дуэльному вампиру?

Все приступили к Эрнесту, особливо Вердак, и уговорили его ничего не делать до завтра.

– Эй, малый! еще дюжину шампанского!
– закричал пятый из собеседников эрнестовых, дотоле молчавший.

– Здоровье той пули, Эрнест, которую ты влепишь в лоб запоздалому лицемеру!
– продолжал он, наливая бокалы. Все встали и весело их осушили; Эрнест тоже хотел казаться веселым; но веселость его была похожа на зимнее солнце, которое холодно, без согревающих лучей, проглядывает из-под хмурых, снежных облаков.

Время быстро летело для приятелей эрнестовых, но для него передвигалось оно на свинцовых колесах. Настроенные Вердаком ветреники лукаво старались поддерживать в мо-лодом де Люссоне расположение к поединку и жажду мщения то хитрыми намеками, то искусно подводимыми сомнениями насчет прославленной храбрости генерала, то замечаниями, что поединок с таким известным дуэлистом может всякому придать большой вес в общем мнении. Вердак или молчал, или с притворным сочувствием уговаривал Эрнеста. Другие умышленно и жарко ему противоречили, как будто бы говоря о постороннем деле. Таким образом в шуму разговоров и под звон бокалов просидели они до ночи. С тяжелою головою и тяжелым сердцем Эрнест возвратился домой.

На другой день, рано поутру, явился к нему Вердак с новыми увещаниями. Почти вслед за ним, и как бы нечаянно, пришли двое из вчерашних застольных приятелей, сталиутверждать противное, завели умышленный спор, разгорячили Эрнеста, который схватил шляпу и как бешеный побежал из комнаты.

Не помня себя, прибежал он к дверям Даранвиля; судорожною рукою схватил за снурок колокольчика, зазвонил что есть силы, и, когда слуга генералов отворил ему, он вбежал прямо в спальню.

Генерал был еще в постеле. "Что ты, Эрнест? Что с тобою сделалось?" спросил он у молодого своего знакомца.

– Что?., бешенство! сумасбродство! доверенность к такому человеку, который ее не стоил... и именно к вам, сударь!

– Опомнись! В своем ли ты уме? Откуда такая горячка?

– Горячка? Да, сударь: только все она легче той белой горячки, в которой я до сих пор бродил как слепой. Знал ли я, мог ли я предвидеть, что под такою степенною наружностью скрывается самая мелкая, самая низкая душишка?

– Не ко мне ли это относится?

– Можете, сударь, принять это прямо на свой счет... Сейчас вставайте и посчитайтесь со мною - не на словах: и не о них дело!.. Да, сударь, сейчас дайте мне отчет во всех тех дерзостях и наглостях, которые вы обо мне рассеваете.