Шрифт:
Глава 1
За ночь весна переместилась немного к югу. Солнце пригревало сильнее. На полях проклюнулись крошечные зеленые ростки. Красноголовка, которая, вероятно, ошиблась в календаре, присела на дубовый сук с набухшими почками, который нависал над тюремной стеной, и обозревала местность своими, живыми глазенками.
Пока надсмотрщик открывал ворота, Харт Джексон с интересом наблюдал за птичкой.
Надсмотрщик ухмыльнулся.
— Кажется, у вас осталось не очень-то хорошее впечатление от нашей тюрьмы, не так ли, Джексон?
Высокий
— Не очень, — согласился он, — но тем не менее я собираюсь у вас забронировать номер еще на один срок.
Ухмылка мгновенно испарилась с лица надсмотрщика. Но ответ-шутка, казалось, пришел от птички с живыми глазками. Она наклонила голову и прочирикала: «Но так просто я больше не дамся».
— Не делай больше глупостей, парень.
Надсмотрщик снял фуражку и вытер со лба пот. Губы Харта плотно сжались.
— Да-а, — протянул надсмотрщик, — а ты крепкий парень, Джексон, и упорный.
Харт закурил сигарету.
— Это быстро не забывается. — Он скользнул взглядом по площади перед тюрьмой. Никто не пришел его встречать, но он и не ожидал ничего подобного. Он не знал таких, кого могла бы заинтересовать его судьба. Он взял в руки свой тяжелый чемодан из свиной кожи. — Ну, что ж, в таком случае — аста ла виста.
— Что это означает? — поинтересовался тюремщик.
— До свидания, — буркнул Харт.
На углу находилась автобусная остановка, и Джексон медленно направился к ней. Семь лет — достаточно большой срок. Он должен быть готов к тому, что на воле за этот срок многое изменилось. Его охватило чувство нереальности окружающего. И только одно, как и прежде, было реальным: горячее чувство несправедливости, допущенное по отношению к нему. За эти семь лет его ненависть к Флипу Эвансу не угасла. Толстяк Флип был таким негодяем, что пробу негде ставить.
Джексон нервно курил в ожидании автобуса. Интересно, какой вкус будет теперь у тех сигар, которые он курил раньше, до тюрьмы?
Один из надсмотрщиков, у которого был сегодня выходной день, присоединился к группе ожидающих автобуса в город. Он дружески кивнул Джексону:
— Покидаете нас?
— Так оно и есть.
Джексон нащупал пятидолларовую бумажку в кармане. Искушение было большим. Сейчас он не должен возвращаться в Чикаго. Он посмотрел на дорогие часы на своей руке. Если он превратит эти часы и содержимое своего чемодана в деньги, то ему запросто хватит до Лос-Анджелеса. Его талант остался при нем: он был таким же хорошим артистом, как и раньше. А за свою мнимую вину он уже расплатился перед обществом. На юге он мог начать новую жизнь и, может быть, жениться. При этой мысли у него на лбу выступил пот. Семь лет без женщины — это безумно большой срок. Напрасно он пытался отбросить от себя эти мысли, тем более что как раз в этот момент к остановке подошла молодая женщина. Джексон украдкой взглянул на нее. Блондинка, пышущая здоровьем и энергией, — как раз тот тип,
Ожидая автобуса, он не сводил с нее глаз. Наверняка у этой женщины жизнь тоже складывалась не сладко. Возможно, здесь в тюрьме у нее сидел муж или дружок, и она как раз возвращалась со свидания, где разговор через решетку приносил обоим только одни страдания, да и разрешалось это лишь раз в месяц. Он был рад, что его никто никогда не навещал.
К нему дружелюбно обратился надсмотрщик:
— У вас есть какие-нибудь планы, Джексон?
— И да, и нет, — уклончиво ответил Джексон.
— Ребята будут скучать без вас.
— Возможно.
Джексон обрадовался, когда наконец подошел автобус и ему не надо было больше разговаривать о прошлом. Он покосился на девушку. Она села далеко впереди, и он лишь скользнул взглядом по ее золотистым волосам. Из автобуса выходили и входили, и он с интересом наблюдал за всем.
Надсмотрщик снова заговорил с ним:
— Не поймите меня превратно, но…
— Так что же вы хотите мне сказать?
Тот задумчиво уставился на костюм бывшего заключенного. Эта одежда уже вышла из моды, но когда-то явно стоила немало.
— Таким, как вы, не очень везет, и их мало в Стейтвилле, — наконец сказал он. — Большинство из тех, что сидят у нас, честно заслужите свой срок. Вы — другое дело. Вы — джентльмен. Вы привыкли зарабатывать большие деньги, и притом честно. Сколько вы зарабатывали в неделю, Джексон?
Тот задумался.
— В «Чез-Пари» я зарабатывал две с половиной тысячи, но в среднем выходило тысяча в неделю.
Надсмотрщик тихо присвистнул.
— Двести пятьдесят тысяч в год! В три раза больше начальника тюрьмы.
— Ну и что? — вызывающе спросил Джексон. Надсмотрщик окинул его взглядом и подвинулся к Джексону, положив ему на колени свою тяжелую руку.
— Смотрите, не попадитесь сюда снова, дружище. Я, конечно, понимаю ваше состояние. Вашу душу гложет ненависть. Но если вы пойдете против них, то ничего, кроме вреда себе, не добьетесь.
Джексон сделал глубокую затяжку. Ему страшно захотелось выкурить сигару.
— Вы мне сочувствуете… почему, собственно?
— Потому что вы мне нравитесь. Мы часто говорили между собой, что вы честный человек, но что с Флипом Эвансом трудно бороться. Не делайте этого, Джексон, не губите себя.
На руках у одной из женщин зашевелился ребенок и показалось, что именно он неожиданно сказал:
— О'кей! Я скажу ему это…
Женщина страшно удивилась:
— Вы слышали? Моя крошка заговорила.
Надсмотрщик пожал плечами и углубился в чтение газеты. Харт опять уставился на девушку, сидящую дальше по проходу.
На конечной остановке в Грейнхаунде царило оживление. Автобус на Чикаго отправлялся через полчаса. Харт купил билет и отправился в туалет. Служитель туалета приготовил ему чистое полотенце и налил в умывальник горячей воды. Умываясь, Харт рассматривал свое лицо в зеркало.