Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
Отец Эрнесто вновь протер глаза. Это были проницательные, умные глаза, утопающие в сеточке морщинок, что придавало его лицу добродушное выражение.
Живописная группа медленно приближалась к нему. Скорость ее передвижения определяла коза, которая то и дело останавливалась и щипала скудную траву на обочине.
Эрнесто гадал, кем бы они могли быть. Если артисты или циркачи, то почему у них нет фургона? Трое мужчин и младенец — какое неожиданное сочетание! А где же мать ребенка? Наконец, ему стало понятно наличие козы — кормилица.
— Приветствую вас, pax vobiscum [53] ,
Мужчина поменьше, который шагал с палаткой и с козой, прищурился сквозь линзы на носу и ответил:
— Да и вы тоже, отец мой. Куда путь держите?
— Я совершаю паломничество в Сантьяго-де-Компостелу. — Божий человек сделал широкий жест. — Древний путь по тропе Иакова с востока на запад. Вперед, вперед, все время вперед! Правда, я слабоват на ноги. Но какое это имеет значение, ведь Иисус, наш Спаситель, мог и по воде ходить, так что с Его помощью я уж как-нибудь одолею путь к святым местам. А вы, сыны мои?
53
Мир вам (лат.).
На этот раз отозвался светловолосый:
— Мы направляемся в Камподиос, монастырь в Сьерра-де-ла-Деманда, святой отец.
— В Камподиос? — Эрнесто оперся о свой посох Иакова. — Я много о нем слышал. Говорят, он еще красивее, чем монастыри Юсте и Сусо, лежащие на моем пути.
Светловолосый улыбнулся:
— Не смею возражать. Я провел там первые двадцать лет жизни.
— Первые двадцать лет? Тогда ты э-э… вы были монахом?
С лица парня по-прежнему не сходила улыбка:
— Думаю, пора представиться друг другу. Я называю себя Витус из Камподиоса и являюсь кирургиком, поскольку именно этому обучался в монастыре. Это Рамиро Гарсия, магистр юриспруденции. И, наконец, Энано, заменяющий нашей малютке Нелле и мать и отца.
Энано пропищал:
— Как делишки, щерный гриф? Щёб тебя кум не мучил и катушки не подводили!
— Э-э… Что вы сказали?
— Это треп подворотен, господин богомол, язык небоперов и марвихеров. Я пожелал вам хорошего самощувствия и спросил о вашем драгоценном здоровье.
— Ничего, спасибо. Н-да, ваша троица, я бы сказал, являет собой весьма необычное зрелище, — вежливо произнес Эрнесто, который только сейчас обратил внимание еще на одну примечательную особенность: все трое мужчин были обуты в желтые туфли без задников. — Однако, прежде чем я удовлетворю свое любопытство, позвольте представиться: я отец Эрнесто из Ронсесвальес, маленькой деревушки в западных Пиренеях. Я тружусь и молюсь в тамошнем августинском аббатстве вот уже более сорока лет. Да простит меня Всевышний, но за все это долгое время я ни разу не сподобился совершить паломничество в Сантьяго-де-Компостелу, дабы получить в тамошнем соборе свидетельство о том, что мне, бедному грешнику, отпускаются двести дней чистилища. Но теперь я преисполнен горячей решимости дойти туда, хотя ноги и не совсем слушаются меня.
— Что же с вашими ногами, отец мой? — поинтересовался
Августинец помедлил, но потом все же признался:
— Боюсь, что причина моих трудностей столь же смешна, сколь и болезненна: мозоль на ноге.
— Мозоль? Ах вот как. Судя по вашим сапогам, я не удивлюсь, если так оно и есть. Присядьте на скамейку, я хочу посмотреть, в чем дело.
Монах послушался и с кряхтением расшнуровал свои сапоги. Это были самые настоящие орудия пытки, которым в прошлом доставались от хозяина сочные прозвища, вроде «терка», «испанский сапог», «тиски» и тому подобное. Иной раз с языка у благочестивого августинца срывалось и крепкое словцо, которое приходилось искупать десятикратным повторением « Ave Mar'ia».
Сапоги. Разумеется, именно они и были причиной его страданий. Но он не мог без них обходиться, ибо относился не к босым монахам-августинцам, а к обутым. Перед паломничеством собратья напутствовали его и поучали, что крепкая обувь — это альфа и омега странствия. Вот он и взял в монастыре эти пыточные инструменты…
Руки у молодого лекаря были мягкие и ловкие. При этом он сохранял совершенно невозмутимый вид, словно за свою недолгую жизнь уже многое испытал. Наконец молодой человек поднял взгляд и объявил:
— Это и в самом деле мозоль, святой отец. Я ее размягчу, а потом срежу. Правда, для этого мне понадобится горячая вода. Вы не знаете, как далеко еще до Логроньо?
Эрнесто пожал плечами:
— Точно не знаю, но полагаю, еще не меньше пяти миль.
— Тогда мы сделаем здесь привал. От всей души приглашаем вас присоединиться к нам.
— Нет-нет, об этом не может быть и речи. Я отправляюсь дальше в Логроньо. В тамошней церкви наверняка найдется собрат, который разделит со мной трапезу. Что такое пять миль! Уж как-нибудь осилю. Дошагал же я досюда через Ларрасоану, Пуэнте-ла-Рейна, Эстелью и Лос-Аркос.
— И будет с вас. Нет-нет, я настаиваю на том, чтобы вы остались с нами.
Отец Эрнесто покорился судьбе.
— Никогда не попадай в руки врачам, если хочешь остаться здоровым, — вздохнул он. — Не в обиду будь сказано, я очень благодарен вам, кирургик. Если признаться, четыреста пятьдесят миль до Сантьяго-де-Компостелы — это не пустяк. Позвольте полюбопытствовать, откуда вы все идете?
— Вообще-то из Англии, но сейчас из Барселоны. Мы все время двигались в западном направлении, пересекли Каталонию и Арагон, потом вверх по Эбро, минуя Сарагосу, Туделу и Калаорру. Изнурительный, медленный марш, хотя мы очень спешим. Но сами понимаете: с козой и ребенком рекордов не поставишь.
Эрнесто понимающе кивнул:
— Конечно, конечно. Но простите, вы сказали: из Англии? Как это связано с Барселоной и монастырем Камподиос? Я предчувствую какую-то запутанную историю. Надеюсь, вы мне ее расскажете? Обожаю увлекательные истории.
— С удовольствием. Но лишь после того, как полечу вас.
Витус сидел в общей палатке и при свете лампы осматривал мозоль, освобожденную от ороговевшей шишки. Потом отложил хирургический инструмент, острую ложечку, и накрыл прооперированное место компрессом. — Самое плохое позади, святой отец.