Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
— Очень хорошо, — серьезно, без улыбки ответил Казаноков. — Но если ты имеешь в виду мою голову, дорогой Кургоко, то на этот раз ошибаешься. Сейчас я тебе пока ничего не скажу. Не-е, не спрашивай…
* * *
Более трехсот спокойных, безучастных к интересам людей осликов, навьюченных вязанками сена, были построены, как солдаты, в один ряд на границе леса и пастбищного плато. Сюда вплотную придвинулось все войско: впереди — пешие, позади — конные. О замысле ночной атаки знали
— Ну, серенький, — сказал Ханаф своему любимцу, — тебе предоставляется честь совершить такой подвиг, о каком твоя ослиная башка в жизни никогда не мечтала!
В темноте с обеих сторон сдавленно захихикали, а Ханаф притворно вздохнул:
— Завидую тебе, дружок. Возможно, ты узришь самого Каплан-Гирея и удостоишься чести согреть его своим теплом!
Смех стал погромче.
— Да тише вы! — послышался из задних рядов чей-то начальственный окрик.
Кто-то рядом с Ханафом заговорил вполголоса:
— Сейчас, наверное, начнем. Совсем темно стало. Как в котле, накрытом крышкой. Даже ни одной звезды не видно. И татары угомонились…
— Вот так же было темно, — это уже другой голос, по-старчески дребезжащий, — когда стояли мы ночью на крутосклонном берегу Псыжа и…
…И о том, что же все-таки произошло на упомянутом крутосклонном берегу, ветерану досказать не удалось.
— Пошли! Пошли!! Пошли!!! — пронеслась резкая команда из конца в конец «ишачьего ряда», и, подгоняемые ударами плетей и кинжальными укольчиками, взволнованные животные резво затрусили вперед, сотрясая ночной воздух обиженным ревом.
Когда до неприятельского лагеря оставалось не более сотни шагов, позади грохнул сигнальный выстрел — и каждый «погонщик» на бегу сунул тлеющий трут в сено. Триста движущихся костров вспыхнули почти одновременно. Несколько мгновений — и обезумевшие от ужаса лопоухие трудяги оказались в гуще татар с их повозками, походным скарбом и громадным количеством лошадей.
Сравнение с потревоженным пчелиным роем было бы слишком бледным. Отчаянные вопли крымцев, надсадный ослиный рев, гулкий топот десятков тысяч копыт и пронзительное ржание коней — от всего этого, казалось, небо не выдержит и рухнет на землю. Кабардинское ополчение еще не успело добраться до врагов, а среди тех уже были тысячи задавленных насмерть и покалеченных. Боевые кличи кабардинцев тонули в разноголосом гаме татар; звона металла не было слышно, хотя все восемь тысяч ополченцев уже вступили в битву.
Каждый понимал: надо успеть нанести крымцам как можно больший урон, пока еще горит сено, но вот кто-то догадался и поджег одну мажару, в другом месте запылала другая, затем третья… Стало светлее, несмотря на то, что многие ослики, из самых догадливых, когда их спины припекло по-настоящему, начади кататься по земле и гасить пламя. Остальные животные неслись напролом к дальнему краю становища, как бы подталкивая перед собой лавину лошадей и людей, все уплотняющуюся по пути к пропасти. Напор живой лавины был так силен, что целые сотни татар, будто сметаемые гигантской метлой, сыпались с сорокасаженного обрыва вниз, к реке. Обреченные, они упирались, рубили саблями своих же людей, на которых давили задние ряды, лучники осыпали эти ряды ливнем стрел, но попробуйте сдержать горный обвал!
Неподалеку от ханского шатра в первый и последний раз с ужасающим грохотом рявкнула татарская пушка, причинившая вред лишь своим хозяевам. Незадачливые пушкари переусердствовали, начинив се слишком большим
— Зажигайте повозки! — хрипло кричал Кургоко, размахивая окровавленной саблей. — Жгите мажары!
И увидел князь пронесшегося по полю битвы Шота с факелом в одной руке и своей неимоверной дубиной в другой, увидел, как занялась дымным пламенем еще одна повозка. Пробежал мимо князя и какой-то странный бородач с длинными космами русых волос на непокрытой голове: он гнался за двумя татарами, утробно гогоча и выкрикивая русские ругательства. Те обернулись и с яростью стали отбиваться, короткими кривыми клычами от его тяжелого клинка.
Сбоку выскочил одноглазый всадник:
— Держись, Жарыча! — рявкнул он и рубанул саблей одного из татар.
«Где же Кубати? — думал Кургоко, пробиваясь к центру побоища. — Не видно и Казанокова…»
А Кубати еще в самом начале ворвался в центр лагеря, где удалось уцелеть и не оказаться вовлеченными в бешеный поток бегущих животных и людей, превратившихся в беспорядочное стадо, еще множеству завоевателей. После того как схлынула убийственная лавина, они опомнились и взялись за оружие, инстинктивно теснясь к пятнам света вокруг горящих мажар. Некоторые из них ухитрились даже поймать коней и вскочить в седла.
Кубати дрался одновременно с двумя всадниками да еще двое пеших наскакивали с боков, пытаясь достать его вороного остриями сабель. Один из них подобрался слишком близко — тут же получил молниеносный колющий тычок в горло, тоненько всхлипнул и упал.
Вороной грудью столкнулся с конем широкоплечего молодого татарина, рубанувшего изо всех сил тяжелым ятаганом. Кубати отразил удар, уклонился от сабли второго всадника и, в свою очередь, успел раскроить плечо этому второму, который завизжал, как женщина, нечаянно наступившая на лягушку, и свалился с коня. Однако с первым всадником было справиться непросто. Он искусно владел и конем и клинком. К тому же мужество отчаяния придавало ему силы, Да помогал назойливый пеший ратник, не оставлявший надежду спешить Кубати. Впрочем, от притязаний последнего избавила нашего героя пика безусого Бишки, появившегося здесь вместе с двоюродным дедом.
— Молодец, мальчишка, клянусь железными ногами Тлепша! — орал старый вояка. — Только не горячись, гляди в оба! Вон выплывают новые рожи из темноты!
И Сунчалей с Бишкой бросились вперед, давая возможность Кубати без помех завершить поединок. Татарин орудовал ятаганом ловко и мощно. Клинок Кубати был вдвое легче, и юноше приходилось применять все свое умение, чтобы сабля не сломалась под сильными рубящими ударами. Он мягко пружинил кистью, и, подставляя под ятаган лезвие клинка, в последний момент еле уловимым движением поддавал его вниз и чуть в сторону. Кубати все время старался теснить соперника конем, пока не прижал его почти вплотную к горящей повозке.
— Да это Бати! — вдруг крикнул, задыхаясь, татарин. — Вот собака!
— Ага! Соученик! — тоже узнал бахчисарайского знакомца Кубати. — Как поживаешь, Осман?
— Как надо, так и поживаю, а тебе жить больше не придется! — он сделал резкий выпад, но не достал Кубати.
— Нет, я еще поживу, — юноша ринулся в атаку. — А тебе нельзя задерживаться в этом мире. Слишком хороший у тебя был учитель, — удар, — и ты, дорогой Осман, — звон стали, — теперь очень, — свист клинка, — очень опасен!