Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– Да, кто наверху. Как пена в кипящем котле. Только давай не будем волноваться. Ведь и спорить можно спокойно.
Адильджери помрачнел еще больше:
– Не понравились бы твои слова князю, у которого состою я в свите.
– Какому князю?
– Хатажукову Кургоко.
– А-а-а… – задумчиво протянул Болет.
Он долго молчал, затем, будто решившись на какой-то ответственный шаг, медленно проговорил:
– А теперь я скажу слова, которые твоему князю, наверное, понравятся: сын Кургоко не утонул семь лет назад в Тэрче, он жив и здоров.
Адильджери вскочил на ноги: по его лицу было видно, что он хочет, мучительно хочет знать подробности, что его терзают
– Больше – ни слова! – сказал решительно, а потом добавил:
– Еще не время, – он встал и сделал Бати какой-то знак рукой.
Бати исчез в лесной чаще. Скоро в лесу раздалось приглушенное конское ржание, лошадь Адильджери взволнованно ответила на него. Но вот Бати появился снова – он вел под уздцы великолепного коня – хоару, буланого с черной гривой, черной полосой на спине и черным хвостом.
Адильджери посмотрел на коня, тяжело вздохнул и стал прощаться. В это время со стороны лесной опушки, где проходила дорога, донесся неясный шум, какие-то крики, разноголосое пение.
Адильджери, Болет и Бати, который прибрал остатки пиршества и приторочил к седлу туго скатанную бурку, вышли на дорогу. Навстречу им двигалась радостно возбужденная толпа крестьян, то ли гоня перед собой, то ли сопровождая большую черную корову без единого светлого пятнышка на лоснящейся шкуре.
– Вот вам, пожалуйста! – криво усмехнулся Адильджери. – Это называется «самошествующая корова Ахына». Гонят к Махогерсыху – на свое проклятое капище.
На губах Болета появилась добродушная улыбка:
– Так и «шествует», несчастная, от самого моря?
– Какой там! – Адильджери досадливо махнул рукой. – В каждом селе, я уверен, эту скотину подменяют. А потом говорят, что «Ахыном посланная», сама прошла весь путь без остановки. На Махогерсыхе ей отдадут почести, а потом заколят и съедят. Тьфу!
Женщины, мужчины, ребятишки, идущие позади коровы и сбоку, были исполнены не религиозного смирения, а скорее праздничного веселья. Несколько сельских музыкантов извлекали из своих самодельных свирелей и доулов – небольших барабанов, по которым отбивают ритм руками, – бодрые звуки танцевальных мелодий. Многие богомольцы шли, приплясывая и оживленно перекликаясь:
– Шагает, шагает наша красавица блаженная!
– Хорошо идет милая!
– Да уж немного и осталось…
– Эй! Дорогу священной корове!
В больших и красивых глазах у «священной» застыло тоскливо-покорное выражение. Покачивая упитанными боками, она шла вперед мерной деловой поступью.
– Ну, я им сейчас покажу… – пробормотал Адильджери, готовый снова приступить к своим добровольно возложенным на себя обязанностям мусульманского миссионера.
– Подожди-ка, еджаг! – сказал Болет. – Послушай еще одно изречение из
Корана: «Дай неверным отсрочку, оставь их в покое на несколько мгновений».
– Несколько мгновений уже прошло!.. Болет пожал плечами:
– Ну, как знаешь, – и обратился к юноше:
– Нам пора в путь, Бати. Не стоит быть свидетелями чужих дел…
* * *
Канболет и Кубати неторопливо шли по едва заметной лесной тропинке. Буланого красавца вели под уздцы.
– Вот так, братик, – сказал Канболет. – На родину мы вернулись, а куда деваться – пока не знаем. Сейчас мы нуждаемся в трех вещах: во временном пристанище, в хорошей лошади для тебя (и, конечно, в полном снаряжении) и третье
– самое трудное – в рассудительном
– Болет! А этот самый Адильджери, он ведь забыл, что ты ему сказал о сыне Кургоко…
– Одержимый! Стоило ему увидеть этих людей с коровой, и он сразу же почувствовал себя пророком. Такого человека опасно брать в посредники. Но когда его побьют, как это, наверное, уже сегодня было, он останется один, успокоится и тогда обязательно вспомнит о нас. А если хорошенько поразмыслит, то догадается, что Бати – это и есть утонувший Кубати, а Болет… хотя вряд ли ему придет в голову, что он видел Канболета Тузарова, с которым никогда раньше не встречался.
– Как называется место, где мы сейчас находимся?
«Мальчишка рассеян и возбужден, – подумал Канболет. – Никак не придет в себя с тех пор, как попал в наши предгорья».
Вслух он сказал:
– Лесистое урочище в междуречье Шеджема и Баксана называется Махогапс. Тебе здесь нравится?
– В сто раз больше, чем в Крыму! – его глаза восторженно блеснули. – А лес какой!
– А какая охота! – подмигнул Канболет, останавливаясь и показывая парню под ноги, где на мягкой сыроватой земле красовался ясный отпечаток медвежьей лапы. – Вот это видел?
– Уо-о, медведь! – восхищенно вздохнул Кубати. Узкая тропинка, затейливо извиваясь среди вековых чинар, ползла вверх по довольно крутому склону, гребень которого был увенчан желто-бурыми гранитными скалами, похожими на полустертые зубы старого мерина. По следам было видно, что косолапый бродяга пересек этот склон напрямик, снизу вверх, и прошел тут совсем недавно. Вот и конь вдруг встрепенулся, раздул ноздри, захрапел.
– Болет, можно, я сбегаю посмотреть? – Кубати умоляюще посмотрел на своего строгого воспитателя.
Тузаров едва удержался от улыбки, которая могла бы напомнить парню, что он совсем еще мальчик: зрачки расширены, словно у котенка, почуявшего мышь, губы слегка подрагивают. Как тут не позволить!
– Ну ладно, беги, – сказал Канболет. – Но только посмотреть и не больше, если только зверь еще не удрал за те скалы. Понял? И в проход между скалами не суйся. Жди там меня.
Как гончий пес, спущенный с поводка, рванулся Кубати вверх по крутому склону, держась рядом с медвежьими следами. Канболет сел на коня, который сразу же успокоился, лишь почувствовал на себе привычную тяжесть, и неторопливо, рысцой, засеменил по извилистой тропе. Немного не доезжая до седловины в скальной гряде, Канболет (он уже потерял воспитанника из виду) услышал вдруг женский крик, блеяние козы, а затем – скорее испуганный, чем угрожающий – рык дикого зверя. Оставшееся расстояние до прохода в скалах встревоженный Канболет покрыл за несколько мгновений. На небольшой полянке с той стороны перевала ему открылась любопытная картина. Сначала он увидел женщину, с трудом удерживающую за веревку длиннорогую козу, затем – чуть подальше – небольшого и очень тощего медведя и весело хохочущего Кубати. Тузаров взялся было за рукоять сабли, но сразу понял, что оружие не понадобится. Уж если кто и нуждался здесь в помощи, так это не Кубати, а косолапый хозяин леса. Парень вцепился ему правой рукой в короткий огузок, еще и густая шерсть, удачно переплелась между пальцами, и сильными рывками то и дело отрывал заднюю часть медведя от земли. Зверь извивался, стараясь обернуться и достать обидчика передними лапами или зубами, но Кубати, отступая назад, делал новый рывок – медведь, теряя опору, чуть ли не тыкался, мордой в землю. Бедняга ревел от злости и от страха, срываясь порой на панический щенячий визг.