Страшная Мария
Шрифт:
Марии страшно было до тошноты. Но она оглядела всех — человек семьдесят убитых, не меньше. Ивана среди них не оказалось.
— Не нашла? — осклабился каратель. — Тогда вон на весы погляди. Там, поди, болтается.
Мария глянула, куда указал мордастый, и едва сознание не потеряла. Посредине базарной площади возвышался тесовый навес. Под навесом стояли громадные весы с тяжелыми железными крючьями, которыми подцепляли при взвешивании мясные туши. Теперь на весах болтались люди. Они были подцеплены острыми крючьями под подбородки и погибли, очевидно,
Их было четверо. Трое уже скончались, только ветер тихонько раскачивал трупы. Четвертый был еще жив. Тело его вытянулось, босые ноги упирались пальцами в землю. И как же долго человек корчился, крутился, если вывертел пальцами ямку в твердом, утрамбованном грунте под собой.
Вчера шел дождь, а ночью, как это нередко случается в октябре, ударил мороз. Сквозь прохудившуюся крышу навеса вода натекла в ямку под ногами повешенного, а потом застыла, покрылась тонкой корочкой льда. Пальцы ног умирающего мученика вмерзли в лед, но колени еще жили, дергались, будто человек чувствовал, как нестерпимо озябли у него ноги.
Мария сразу узнала казненного — плотника из Сарбинки Еремея Ипатова.
— Батюшки! — прошептала она. — Еремея-то за что так?
— За что? Видишь, за санку подцепили, — хохотнул каратель.
— Господи, я не о том!.. Еремей ведь даже в Совете не был, Прасковья его прогнала…
— Он таскался по деревням от партизан шпиёном. Давно приметили: сначала он с топоришком появится, а потом — партизаны.
— Неправда! У него шестеро ребятишек, некогда шляться, кормить их надо…
Последние слова Марии заставили часового оборвать хохоток. Возможно, у него у самого были дети и проняло-таки. Шестеро сирот! И он, помолчав, сказал совсем другим тоном:
— Оно кто его знает… Сказывали тут, дошлый был мужичонка, в обиду себя не давал. Свояка волостного старшины, болтали, из дому чуть не выжил — беса свербящего подсунул.
Но человеческое сострадание лишь на минуту коснулось часового. Тут же он опять загоготал:
— Вот его самого и заставили, плотничка хитроумного, крутиться по-бесовски на крючке!
Ивана среди подвешенных тоже не было. Значит, соврали, не попался он в руки карателей.
Но душу Марии так опустошило все увиденное, что она не в силах была даже обрадоваться этому. Ей сделалось совсем худо.
— Ну, опознала?
— Нету здесь моего…
— А коли так, уматывай поживее, пока господина поручика нет. — В голосе часового опять на мгновение промелькнуло что-то участливое. — А то он полюбопытствует, где твой разлюбезный, ежели тут нет! — И снова гадкий хохот. — Тогда ты, бабонька, не только лицом посереешь, как счас, а позеленеешь всей шкурой.
Мария поспешила уйти.
Как она добралась до дому, не помнила. В памяти только одно: сильно зябли ноги, будто пальцы вмерзли в лед…
Всю ночь после этого Мария металась, бредила. Похоже было, свалил ее тиф или прицепилась злая простудная горячка. Свекор не знал, что и делать: то ли баню топить, простуду из снохи выгонять, или, наоборот, холодными полотенцами
Утром Мария так же неожиданно, как и свалилась, успокоилась, окончательно пришла в себя. Со светом поднялась бледная, слабая и молчаливая.
15
Опасаясь, как бы крестьянские восстания не вспыхнули снова, каратели не ушли обратно в город, остались на зиму в Высокогорском. Часть отряда расположилась на постой в Сарбинке.
Теперь вовсе мало надежды узнать, где Иван, что с ним. За двором Федотовых постоянно следили, часто проверяли, нет ли долгожданного гостя. Стало ясно: Марию не арестовали вовсе не потому, что она ничего из конфискованного у богачей себе не взяла. Ее оставили на свободе в качестве приманки. Ждали: все равно когда-нибудь явится к ней матрос. Особенно возросла опасность, когда в Сарбинку перебрался из волости Семка Борщов.
После восстания в Высокогорском, когда партизаны из отряда Ивана перебили милиционеров, Семка вскочил на коня, стреляя направо и налево, помчался мимо наседавших на него мужиков и скрылся в ночной темноте. Вернувшись с карателями, Борщов люто взялся наводить «порядок». И вот теперь приехал в Сарбинку, обосновался здесь.
Никогда еще Мария не жила в таком страхе, в постоянном, ежеминутном ожидании развязки. Придет же Иван, непременно придет, чтобы повидать дочку! И вот однажды…
…Мария, доившая буренку в сараюшке, услышала позвякивание ботала и решила, что это ни свет ни заря гонит свою коровенку с водопоя Гошка Звякало.
Жил в Сарбинке недалеко от Федотовых такой мужичонка. Малость не в уме, он страшно любил всякие колокольцы, бубенцы, ботала. Лошаденке своей разве только на хвост не вешал бубенцы. А корова у него и зимой гремела боталом. При встречах ребятня потешалась над Гошкой, взрослые насмешливо звали его Звякалом, но в общем-то все давно привыкли к чудачествам безобидного мужичонки, мало обращали на него внимания. Мария подивилась, отчего ботало звякает совсем близко от их двора. Впрочем, рассудила, чего с дурака взять? Заплутался в тумане и гоняет коровенку по переулкам…
Но вот ботало затихло, и Марии почудилось, будто кто-то крадется огородом возле пригона. На мгновение заслонилось окошечко в сараюшке, а затем хрустнула сухая жердинка, будто кто перелез через прясло, отделившее огород от дома.
«Не Иван ли?» — прежде всего пронеслась в голове тревожная мысль. Но сразу же подумалось другое: «Не может Иван на рассвете»… И Мария решила, что это крадется каратель.
Уже несколько вечеров возле дома Федотовых увивался, висел на заборе смазливый солдат с игривым клоком смоляных волос, торчащим из-под фуражки. Балагурил, подмигивал масляным глазом, пытался поближе завязать знакомство. Неужели обнаглел до того, что крадется к избе? «Ну, погоди, мерзавец, угощу я тебя!» — Мария вооружилась увесистой палкой.