Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Царю Ивану Васильевичу, прозванному Грозным, с каждым днём становилось всё хуже. Он точно гнил изнутри, источая омерзительный запах. Может, так и было? Ноги его распухли, как брёвна, ходить самостоятельно царь уже не мог. Мучили головные боли, изводила тошнота и головокружение. Сам Иван то твердил, что умирает, то, наоборот, заверял, что непременно выздоровеет. Чтобы убедить всех, а ещё более себя, что смерть далеко, вдруг велел созвать волхвов и кудесников со всего Севера.

Богдан

Бельский выполнил приказ царя: в Москву съехалось шесть десятков ведунов. Приговор их был суров: жить Ивану всего-то до 18 марта!

Услышав такие слова, царь пришёл в негодование.

— Скажи своим болтунам, что я сожгу их в этот день, потому как останусь жив!

Наступила страшная дата. Сутра Иван Васильевич старательно делал вид, что попросту забыл о пророчестве. Он занялся делами, перечитывал завещание, отдавал распоряжения как ни в чём не бывало, потом даже решил попариться. Всё было обычно, но в самом воздухе, казалось, разлилась тревога. Бельский — нет-нет да косил взглядом на царя, точно проверяя, не стало ли тому хуже. И сам Иван прислушивался к своему состоянию.

Когда царь распорядился нести себя в ванну, чтобы попариться, кое-кто вздохнул с облегчением. Многие верили, что если Иван Васильевич переживёт этот день, то справится и с болезнью, хотя он сам часто твердил о близкой смерти. Показывая англичанину Горсею свою сокровищницу царь вдруг положил на ладонь бирюзу со словами:

— Видите, изменила цвет с чистого на тусклый, значит, предсказывает мою смерть, я отравлен болезнью.

Но царским словам верить всегда нужно было с осторожностью. И всё же не понимать своей болезни Иван не мог, потому смотрели ближние с опаской.

Пар и горячая вода принесли больным суставам облегчение, царю стало много легче, появилось желание что-то делать. Для начала он вдруг потребовал, чтобы пришли те самые предсказатели — их сожгут, потому как царю много лучше вчерашнего!

Бельский, качая головой, отправил к волхвам человека. Тот вскоре принёс страшный ответ, мол, день кончается с заходам солнца. Передать слова волхвов Ивану Васильевичу Бельский не успел, оказалось не до того. Велев подать шахматы, чтобы развлечься на досуге, царь вдруг замер в своём кресле, уставившись широко раскрытыми глазами в дальний угол комнаты. Сколько ни смотрели туда бояре, ничего не увидели, но такое с государем бывало и раньше: ему временами чудились то чьи-то тени, то голоса, потому сначала испугались мало. Только когда Иван Васильевич вдруг стал валиться навзничь, окружающих охватил ужас.

А Грозный не зря так долго смотрел в сторону, перед его глазами и впрямь проходили многие и многие некогда жившие рядом люди. Нет, это не были тени замученных или казнённых царём, Иван видел своих наставников в монашеских одеяниях, словно снова держал с ними совет, винился или спорил...

Из темноты угла выплыл малознакомый силуэт, хотелось спросить: «Кто ты?» — но, сделав усилие, Иван вспомнил сам — митрополит Даниил!

— Это ты, святой отец? Ты меня крестил. Знал ли, что я не царский сын, или то всё ложь бесчестная?

Митрополит склонил голову:

— Ни к чему ворошить...

Кто правду знает, тех давно на свете нет. Только твоя мать и знала. Ни к чему поминать...

Иван взъярился:

— Ни к чему, говоришь?! Георгия Тишенкова, этого разбойника Кудеяра, мне всю жизнь поминали! И материнскую любовь к Ивану Телепнёву тоже! Тётка Ефросинья только и ждала, чтобы объявить, что не я, а её Владимир законный наследник!

Царь закашлялся, зайдясь беззвучным криком. Окружавшие не слышали ни его слов, ни ответов тени митрополита Даниила, потому с ужасом смотрели на начавшего синеть Ивана. Кто-то побежал за лекарем, кто-то за розовой водой...

его ты хочешь? — Старица выглядела усталой, — ей, видно, надоели расспросы и выведывания. Соломония была очень умна и хорошо понимала, чего ради приехала к ней новая княгиня. А Елена сама не знала, как спросить про тайное. В Москве ходили упорные слухи, что старица Софья в монастыре сына родила, мол, потому и не хотела добром постриг принимать, что уже была тяжёлой. А куда тот сын девался?

Старица в чёрном одеянии и возрастом Елене в матери годится, а рядом не поставить, куда как хороша. Её красота не такая, как у Глинской, с Елены смой все её румяна да белила, насурьмленые брови сотри, и поблекнет красавица, а Соломония и в годах немалых, и живёт затворницей, но румянец свой на щеках, даром что чёрным платом прикрывается. И брови вразлёт, подрисовывать не надо. Только грусть в глазах неизбывная, но грусть эта притягивает. Телепнёв невольно залюбовался; заметь это Елена, было бы несдобровать, но та видела только ненавистную соперницу, про которую все углы во дворце и улицы в Москве то и дело напоминали!

— Ты... сына родила?..

Глаза Соломонии насмешливо сверкнули, она вдруг... расхохоталась прямо в лицо Елене:

— И ты родишь. Да только такого сына, у которого руки по локоть в крови будут! Которого не я одна, вся Русь проклянёт на веки вечные!

Княгиня отшатнулась, в ужасе раскрыв глаза, замахала руками:

— Что говоришь-то?!

Старица продолжала смеяться:

— А мой сын твоему всю его проклятую жизнь покоя не даст!

Елена выскочила из кельи так, точно за ней гналась нечистая сила. Следом бросился Телепнёв. Едва сумев догнать княгиню на выходе из монастырского дома, он потянул её в сторону, шепча с присвистом:

— Куда ты, не туда же... Задним двором надо, чтоб не заметили...

Елена опомнилась, надвинула тёмный плат пониже и поспешила в небольшой каптан, дожидавшийся прямо у заднего крыльца. Всё это молча, но тяжело дыша от ужаса услышанного. Она даже не оглянулась на стены монастыря, когда выезжали из ворот, и почти до самого Владимира молчала.

Молчал и Телепнёв. Он хорошо понимал, что, если только Елена не сумеет сдержать себя при князе и хоть единым словом проговорится о том, что была у старицы Софии, ему не миновать беды. Великий князь за потворство такой поездке по голове не погладит, скорее её будет не сносить. Но что он мог? Возражать княгине или поведать о её неожиданной просьбе Василию? Князь суров, не посмотрит на то, что сам Телепнёв ни при чём. Но и помогать Елене сейчас ох как опасно.