Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды
Шрифт:
А деревенские нравы описывал с каким-то мрачным стоическим юмором:
«Осип привез Филофею из города круглую шляпу перлового цвета. Тот не нарадуется, пошел фасонить к людской, шляпу на голове несет, как поднос, уронить боится; народ собрался, дивится эдакой невидали. А тут Наська рыжая случись, Ивана Рябова внучка, бойкая такая девчонка, огонь. „Давай, – говорит, – насцу“. Филофей сдуру снял шляпу и подает: „На“. Думал, она и прикоснуться забоится к такой диковине, а Наська хвать ее под подол, ноги раскорячила да и как сцыканет. Народ покатился».
Писал Карл Иванович Майер и про собак. Собаки были
«Марта 17 дня по затмении месяца поутру иней и мрачное небо с последующей ясностью… Князь смотрел портрет Вьюги и остался недоволен. „Я ему, дураку, суку велел срисовать, а не Ваньку. У Вьюги щипец ангельский, а у Ваньки – харя! На нее любоваться?“»
Ванька – это борзятник; на картине он показан крупным планом, сука написана снизу, помельче; Вьюга смотрит куда-то вверх и вбок, не на хозяина, а в вечность…
Самый страшный день в истории имения – когда погибшего Карая с охоты привезли на телеге.
«День серый, с неба сыплется мокрая пыль, изгарь. Хоронили Карая. Велено памятник ставить. Собака была – слов нет, но ведь собака. Во что нам сей монумент обойдется? Расчесть надо. Не есть ли сей монумент собаке памятник человеческому тщеславию и мотовству?»
Памятник все же поставили; на постаменте высекли трагическую надпись, в духе гробниц вавилонских:
«Я, Карай, сын благородных родителей Вьюги и Поражая, покоюсь на сем месте. Моя жизнь была недолгой, но счастливой; слава же моя есть и будет вне сравнений. Не было мне равных в искусстве доставать зверя. Все возносили мне хвалы за способность брать матерого волка с первой угонки и сразу по месту. Смерть моя жестоко опечалила уезд и всю губернию».
Спустя неделю – еще одно собачее несчастье, в имении ближайшего соседа.
«На двор Лагунова забежала борзая собака соседа и бросилась на домашнюю. Чужую убили. Через три дня Лагунов пил чай на террасе; на двор въехал соседский доезжачий и, не снимая шапки, говорит, что барин прислал сказать, что ты убил у него собаку, за это он сегодня сжег у тебя мельницу и в ней мельника с семьей, так что: ты миру просишь или продолжать станешь? Просили миру. Съехались с охотами и псарями в поле, на ничьей земле праздновали мир три дня».
Люди не в счет; собаки – в цене; но никаких пояснений, ноль эмоций; железобетонный был старик – до изобретения железного бетона… Зато последняя запись в тетради как бы пропитана слезами; суховатый, ворчливый Майер вглядывается в будущее, ужасается, оплакивает имение – и с ним оплакивает самого себя. Так и видно, как сидит он перед темным окошком, керосиновая лампа смутно отражается в стекле, а может быть, не лампа, а лучина; пахнет горелой щепой; близоруко нависая над бумагой, Майер думает о близкой нищете, о дальней смерти и жестоко устроенной жизни. Не крал, радел о княжеских деньгах, и что его за это ожидает?
«С перепрыской дождя ноченька, непогодлива. Сон нейдет, что будешь делать: встал, думал, выпью рюмочку рейнского, сердце щемить перестанет, мысли горькие уйдут, да и сон придет. Как на грех попался на глаза журнал, что князь выписал, об извлечении доходов с имения без отягощения крестьян и вредных следствий; тут и лоскутки сна исчезли. Так ли хозяйствовать в журналах
Горько будет, коли вновь вместо спокойной старости испытать придется лишения, бывшие в годах юношества».
Что с ним дальше приключилось, неизвестно; Дитрих следов не нашел. Память о Карле Ивановиче Майере в имении не сохранилась. Сохранилась только память о борзых; на месте собачьего кладбища почему-то хорошо росли грибы; деревенские девчонки так и говорили: пошли собирать на собаках…
В дневнике Анатолия Дитриха аккуратно проставлены даты.Июль 1914 года. Он успевает записать, что началась война России – с немцами. Еще месяц – и Август Четырнадцатого. За ним одна революция. Другая. Советы. Перестройка. Мы.
Послевкусие от пустоты
На неделе между 14 и 20 января. – Две главные интриги: начался исход из прокремлевских молодежных движений и продолжился конфликт вокруг отделений Британского совета.
Сначала о партийной молодежи.
Первой начала осыпаться «Молодая гвардия»; уже в конце декабря из нее побежали номенклатурные лидеры, громко хлопая дверью и делая заявления, которые не каждый отмороженный либерал себе позволит. Про то, что выборы, на которых они подыгрывали власти, превратились в полный фарс, в стране воцаряется авторитаризм и проч. каспаровская ересь. «Наши» все еще держатся в рамках политического приличия, хотя Якеменку давно уже пересадили в маленькое кресло полуминистра по делам молодежи, а комиссары соскакивают при первой возможности – на любые теплые места. Про «Местных» вообще ничего не слышно; они сползают в историческое небытие смиренно и без жалоб.
Теперь о зловредных британцах.
В прошлом году от Британского совета, который много лет работает в России, обучает языку и посредничает в гуманитарных программах, потребовали закрыть отделения в Питере и Екатеринбурге. Закрыться нужно было с 1 января 2008 года; наступил январь – отделения продолжили работу. Ссылаясь на консульский статус. И непонятно, как быть; к привычному ОМОНу не прибегнешь: это прямая война. И не отрубишь от эфирного вещания, как отрубали русскую службу Би-би-си: у наших владельцев частот почему-то вдруг возникали технические помехи или менялись производственные планы. Можно лишь устроить битву визовых титанов. И взаимно препятствовать чиновникам летать по маршруту Лондон – Москва – Лондон.
Вообще-то и молодежные организации имеются повсюду, и отделения Британского совета действуют повсеместно. Но, с одной стороны, нигде в свободном мире молодежки не содержатся властью – для власти; с другой, непроясненность венских соглашений, на которые ссылается отечественный МИД, не исключает деятельности отделений Британского совета на территории России. А только требует совместной работы – над их прояснением. И всем участникам событий предельно ясно: дело не в Совете как таковом. И то, что происходит сейчас вокруг него, связано с исходом из кремлевских молодежек напрямую. Хотя по видимости – противоположно.