Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды
Шрифт:
Еще одно соображение. Медведев – ставленник осторожной номенклатуры, нацеленной на медленную модернизацию без потрясений и с поддержанием баланса интересов. Стало быть, ни на перестройку, ни на продолжение общественного застоя они не нацелены. Да, ситуации бывают разные, политическая дорожка может оказаться слишком узкой и чересчур извилистой, придется делать то, чего не хочется: либо лихорадочно все перестраивать, либо нырять в блаженный застой. Но главное – цели иные.
Что же до страны, то сегодня на медийной поверхности – сплошные державные радикалы, готовые подкованными сапогами затаптывать все живое и не вполне согласное; внизу, под ними – их зеркальное, уменьшенное и перевернутое отображение, маргиналы с отморозками, от большевиков-лимоновцев до правомаршевской нацшизы. Все вменяемое, спокойное и договороспособное либо сдвинуто на обочину, либо осторожно отползает в тень; и наверху, и внизу, и во власти, и в оппозиции торжествует
Нет никаких иллюзий, будто бы Медведев сможет и захочет разрушить сам по себе номенклатурный принцип формирования власти; но на нет и суда нет. Мы много раз писали о том, что страна нуждается не столько в том, чтобы ее погоняли в общемировое будущее, сколько в том, чтобы ей не мешали дозреть до естественной жизни. В которой торжествует новая трудовая этика, отмирают советские привычки безответственного, мелкого и всеобщего воровства, обретается навык самостоятельного управления своей социальной судьбой, накапливается склонность к бескорыстию, которая не противоположна, а лишь параллельна умению добиваться успеха, общественного и экономического. Постепенно формируется общенациональное самосознание, гражданское чувство принадлежности судьбе России. Которое заключено не в том, чтобы с пеной у рта орать: даешь Абхазию с Осетией, а в том, чтобы четко взвешивать сегодняшние силы, копить их на будущее и не растрачивать в попытках решить неразрешимые проблемы всех соседей.
Для этого нам нужно состояние общественного мира и взвешенного компромисса разнородных сил. Политических, идеологических, социальных. Но компромисс возможен лишь на двойной основе; нельзя называть компромиссом готовность «Единой России» с высокомерным чувством победителя устраивать дискуссии внутри партийных съездов – с приглашением сторонних собеседников, а можно – только диалог на нейтральной площадке с участием всех сколько-нибудь вменяемых сил. Если такой нейтралитет будет соблюден, если постепенность перемен станет формулой движения, а не прикрытием стояния на месте, значит, желание быть оптимистом из иллюзии станет возможностью.
Отечество наше прекрасно; ему, как правило, не очень-то везет с государством, но невероятно повезло с людьми, природой и культурой. Совместная работа на Отечество, на его настоящее и будущее – работа. И неважно, чьим именем этот период потом назовут. Хоть горшком назови, только в печь не сажай.
Вместо послесловия
10 мая 2006 года Путин намекнул на возможность третьего срока. 9 мая 2008-го два президента принимали Парад Победы. Описав мифологический круг, история не вернулась в исходную точку, но и не замкнулась в безысходность. Завязался новый политический сюжет, началось новое движение в неизвестном направлении. И возникло ощущение, что мы вышли из душного кинотеатра на вольный воздух. Закончился фильм ужасов; все это время перед нами мелькали страшные рожи, лились потоки крови, шастали фОшЫсты и жЫды, по всему периметру границ взбухали грандиозные конфликты с карликовыми государствами, олигархи взлетали на метлах, Лондон готовился к потопу и хотел бомбить Россию, чтобы заселить ее холеными великобританцами; шпионили правозащитники; назревала оранжевая революция, от которой нас обороняли всяческие «Наши»… и вдруг включился свет, побежали титры, и выяснилось: это было понарошку. Если не считать двух-трех узнаваемых трупов, нескольких сотен поломанных судеб, растраченных на мнимую борьбу с несуществующей угрозой, переделенной наново собственности, уничтоженной судебной системы и доразложившейся милиции.
А на улице выяснилось, что история ушла вперед. И в плохом, и в хорошем. Страну теперь гораздо трудней донастроить до общепринятой нормы демократического общежития, чем в начале путинского правления; но ее гораздо труднее обрушить в полное ничтожество, как это могло вполне случиться. Каким будет новый период, мы не знаем. Главное, чтобы он опять не стал ми-фологическим. Чтобы решение реальных проблем не было в очередной раз прикрыто и подменено кишением мифологических кошмаров; чтобы общественные силы не распылились.
Прежнее кино окончилось. Забудьте. И нового не будет; будет – жизнь.
Приложение.
Переписка из двух углов
Одна из статей, составивших вторую часть этой книги («Се ля „Жизнь“»), имела смысловое продолжение. На этот текст, в котором говорилось об использовании сакрального в качестве политического,
Дорогой Александр Николаевич! На прямое обращение надо давать прямой ответ. Признателен Вам за упоминание моего имени среди тех, кто, по Вашему мнению, должен был отозваться на сегодняшнюю ситуацию. Не случайно делаю это после того, как выборы состоялись. По двум соображениям. Первое – что бы мы ни думали о выборах и как бы священник ни декларировал частность своей позиции, неправильно было бы ему хоть и маленьким, но наличествующим своим авторитетом вступать в политическую борьбу, конкретную политическую ситуацию – пусть для небольшого количества людей. А второе соображение, которое, я думаю, нас объединяет, – все ведь и так было понятно, что до, что после. Как ни выскажись, результат был бы один и тот же.
Что сказать по поводу текущего момента общественно-политической жизни, как я его ощущаю и в связи с Вашим тоже текстом. Чтобы ответить, нужно немножко заглянуть назад. Мы ведь понимаем, что нынче – и это было особенно приметно перед этими выборами – каким-то образом изменилась атмосфера. Может быть, не столько в обществе, сколько в СМИ, политически ангажированных. Конечно, степень их заинтересованности в этой проблематике сейчас не достигает такой истеричности, как это было в период апогея демократического развития, в девяностые годы. Но градус-то определенно был повышен: наезды, декларации, нелицеприятные оценки. Все это присутствовало в сверхдостаточной мере. При этом мне кажется или все же мне хочется верить, что весь этот виртуальный мир людей церковного сознания касается в меньшей степени, чем нецерковных. Просто по своему характеру нашего пребывания в предельно стабильном институте, который довольно сложно раскачать. Человек церковный так или иначе стремится к стабильности мировоззрения или к тому, чтобы не слишком флюгерно менять свои ориентиры. В этом смысле я думаю, что для православных людей сознательных заболевание политической ангажированностью проходит в целом в более легкой форме.
Давайте еще один момент вспомним из того, что было в начале девяностых. Не знаю, как Вы, а я и многие мои друзья тогда ощущали себя между молотом и наковальней. С одной стороны, себя и многих моих друзей я отношу к убежденным антикоммунистам и в данном случае выражаю не политическую, а христианско-мировоззренческую точку зрения. По моему глубокому убеждению, коммунизм и христианство несовместимы ни в каком смысле. Конечно, нынешняя идеология КПРФ есть на декларативном уровне нечто иное и на декларативном уровне компартия более толерантна к РПЦ и Православию, чем КПСС или тем более ВКП(б) ХХ века, но тем не менее коммунизм и христианство – явления несовместимые. Поэтому никогда ностальгии по советскому прошлому, такого переживания брежневской эры, ныне пропагандируемого, как золотого века нашей молодости, у нас не было. А с другой стороны – тут мы с Вами, как я полагаю, не очень-то согласимся, для меня внутренне несомненно и то, что либерализм по внутренней своей сути христианскому мировоззрению противостоит. Утверждая релятивность ценностей, необязательность или незначимость патриотизма, пропагандируя то, что на протяжении веков в религиозном обществе было табуировано, либерализм отчетливо противопоставляет себя историческому христианству. В этом смысле мы все находились в очень сложной ситуации. Было понятно, что никак нельзя вернуться в Советский Союз, никак не хотелось вместе с Ниной Андреевой не отрекаться от принципов строителей коммунизма…
Но, с другой стороны, было и отторжение от всех этих референдумских лозунгов.
«Да-да-нет-да», «Ельцин – да», «Ваучер – да», «Гайдар – ура!», «Чубайс – ура!», как предлагали нам тогда, тоже было внутренне совершенно неприемлемо. А адекватного патриотического движения, которое могло бы консолидировать людей, не было видно вовсе. Те партии, которые называли себя христианскими, были либо карликовыми, либо не смогли заработать никакого авторитета. Да и традиции не было в России партий христианско-демократического толка, скорее это практика и традиция протестантских стран Европы, в меньшей мере католических, которые являлись наследниками того союза Церкви и государства, который имел место в XIX веке. Не было у нас подобного рода традиции. Церковь наша никогда не была в такой мере вовлечена именно в политический процесс, как инославные исповедания Запада. Может быть, потому, что до 1917 года у нас была государственная Церковь.