Страшные гномы
Шрифт:
– Как думаете, он серьезно болен? – Нина Евгеньевна со страхом глянула на дворника.
– Сомневаюсь. Руки-ноги целы, даже жара нет. Царапины пустяковые. Пусть отлежится пару дней, а там посмотрим.
– Да, наверное, – Серова неуверенно, с прерывистым вздохом, кивнула и посмотрела на Федора Ивановича. – Спасибо вам большое! Если бы не вы… – она не договорила. Подбородок задрожал, дворник понял, что она вновь готова расплакаться, и покрепче стиснул плечо.
– Не надо. Слезами только хуже себе сделаешь. Ну а
– Да-да, конечно. Вы уж простите…
– Нашла, за что извиняться, – Сбитнев обернулся и с добродушным укором посмотрел на Нину Евгеньевну. Прошел в коридор и открыл дверь. – И все у вас будет хорошо, – сказал он уже на лестничной клетке. – Самое страшное позади. Вот увидишь, уже завтра дело на поправку пойдет.
Но что-то копошилось в душе Федора Ивановича и мешало ему самому верить собственным словам. Это чувство немного утихло, пока Сбитнев подметал двор. Однако сейчас вернулось и стало еще сильнее.
«Выходит, он пешком из лагеря вернулся, – размышлял он. – Двадцать с лишним километров протопал, да еще, видать, по лесу перед этим побегал».
Перед мысленным взором снова появился Максим. Он лежал на асфальте, потный, исцарапанный, обессиленный, весь в лесном мусоре… И с глазами затравленного зверя. В них дворник увидел не боль, не страх и даже не отчаяние. Только обреченность. Словно Серов знал нечто, о чем другие боятся даже догадываться.
«Назад пути нет! – говорил взгляд парня. – Забыть это невозможно, а исправить что-либо – тем более!»
– Что же с тобой приключилось? – шепотом повторил Сбитнев, глядя на низкий металлический забор с красными прутьями.
С Серовыми дворник был знаком почти десять лет. Он помнил, как восьмиклассником Максим связался с беспризорниками и доводил родителей прогулами и хамством. Без сигареты или бутылки с пивом его видели очень редко. В конце концов, сердце отца не выдержало. Его хоронили всем двором, и после этого Максим изменился – бросил пить и курить, ушел из дурной компании, снова стал домашним.
«Уж не аукнулось ли ему то время?» – подумал Федор Иванович.
Двор понемногу просыпался. Шелестели, играя с солнцем, пышные купола листвы, под окнами первого этажа покачивались мальвы. В воздухе плавал последний тополиный пух. Воробьи с чириканьем принимали пыльные ванны. Вдоль стены крался поджарый серо-белый кот.
За спиной послышался рев мотора, воздух наполнился запахом бензина и мазута. Сбитнев обернулся и увидел, как мусоровоз механической «лапой» подцепляет один из баков. Неподалеку двое мальчишек лет пяти-шести кидали камни в ржавый лист железа, скрывающий вход в белую бетонную избушку-бомбоубежище.
«Будто и не случилось ничего», – подумал Федор Иванович, оглядывая двор. Горка, качели, карусель, приоткрытая дверь кухни детсада… И вновь три окна со светло-зелеными рамами на втором этаже.
– Как вы там? – шепотом
Окна молчали.
За три месяца до этого.
Макс уселся на пуфик, прислонился спиной к стене и вытянул ноги.
«Сколько там у нас натикало?» – подумал он, залезая в карман куртки.
Достав мобильник, он пару секунд вглядывался в темный экранчик, затем нахмурился и убрал телефон.
«Совсем батарея дохлая стала. Стипендию получу – и надо новый аппарат покупать», – решил Серов и огляделся.
В коридоре поликлиники было на удивление немноголюдно. Только у соседнего кабинета сидели три старушки и с видом светских тусовщиц азартно перемывали кости врачам, политикам, артистам и соседям.
Макс усмехнулся и закинул ногу на ногу, наблюдая за бабками. Он давно заметил, что они ходят по поликлиникам не столько лечиться, сколько поболтать. В этих стенах старушки полноправные хозяева: чуть что не так – сразу скандал.
Поэтому Серов старался как можно реже бегать по врачам. Но на сей раз без помощи было не обойтись.
За каким только чертом он потащился со Жгутом в чебуречную? Знал ведь, что дрянь, которую там лепят, могут переварить только бомжи да такие скупердяи, как одногруппник Сева Жгутов. Знал, но все равно пошел – до следующей пары оставалось сорок минут, желудок слипался от голода, а на обед в студенческой кафешке не хватало.
Чебуреки взбунтовались через несколько часов. Полночи Макс простоял на четвереньках перед унитазом, наутро поднялась температура, и пришлось вызывать врача. Неделю он провалялся дома, хлебая бульон и слушая обиженное бурчание желудка.
Но молодой организм быстро шел на поправку, и сейчас Серов ждал участковую. Оставалось лишь заверить, что все отлично, что больше никаких чебуреков сомнительного происхождения и качества он пробовать не будет, – и можно возвращаться к учебе.
«А наверстывать придется дай Боже», – размышлял Макс, барабаня пальцами по бордовому дерматину пуфика. Он уже представлял кровожадный взгляд госпожи Бужинской – заведующей кафедрой живописи, имеющей поразительное сходство с обиженным жизнью бульдогом. Да, работой она завалит по уши, стерва такая!
Справа послышался металлический лязг. Макс обернулся и увидел в конце коридора высокую, чуть ссутуленную фигуру в мятом синем халате. Штанины широких коричневых брюк были подвернуты, но все равно подметали пол, наполовину скрывая розовые шлепанцы. Уборщик стоял к Серову спиной, и тот видел давно не мытые, седеющие волосы, собранные в хвост.
«Странный тип, – подумал Макс. – Вон какой здоровый, устроился бы грузчиком. Все лучше, чем полы в поликлинике мыть».
Уборщик окунул швабру в ведро и стал ворочать белой пластиковой ручкой, будто что-то размешивал. Макс с любопытством разглядывал «странного типа», прикидывая, сколько тому лет.